Не допускают никаких официальных сообщений, о забастовках. Прячут позор. Боятся народной массы. Подлое дело силится защитить себя подлыми средствами.
И эти душители свободы, эти палачи истины — это «германская империя»! Это они тянутся в нынешней войне к скипетру владычества над миром. Победа в их руках была бы гибелью для немецкого народа и тяжким испытанием для человечества.
Но сила, которую пытаются одолеть в Розе Люксембург, могущественнее кулачного права осадного положения. Она разрушит стены тюрьмы и восторжествует.
Солдат рабочего батальона Либкнехт».
На всякое сколько-нибудь значительное событие Либкнехт откликается из своей камеры, как только до него доходит соответствующая весть. В конце июля он из клочка газеты узнал, что морской полевой суд в Брюгге 17 июля 1916 г. приговорил к смерти (и расстрелял) английского капитана Фрайта за то, что он, будучи капитаном английского торгового корабля, 28 марта 1915 г. пытался потопить немецкую подводную лодку № 33. 29 июля 1916 г. Либкнехт пишет по этому поводу специальное заявление суду, которое оканчивается словами: «Мне нет надобности заявлять, что я снимаю с себя всякую ответственность за этот приговор и его исполнение, покрывшее новым позором имя Германии».
И так день за днем Либкнехт на основании все новых и новых материалов разоблачает германских империалистов, зло издевается над ними, открыто агитируя за поражение «своей» буржуазии. «Как же тут не кричать: Долой правительство! Долой войну! Долой правительство империализма и трехстепенного избирательного права, в руках которого победа, — повторяю это, — была бы гибелью немецкого народа и тяжким испытанием для человечества!» — так заканчивается заявление Либкнехта от 16 августа 1916 г.
За несколько дней до второго суда над Либкнехтом он узнает, что арестован его друг и единомышленник Франц Меринг. Полный негодования, он пишет ив своей тюремной камеры новый замечательный документ, превосходно зная, что, посылая господам судьям такое «заявление», он доводит их ненависть до белого каления.
«Берлин, 17 августа 1916 г.
В Берлинский королевский окружной суд.
К уголовному делу против меня:
Самые славные свои победы немецкий милитаризм одерживает в сражениях на родине; но о них не говорят газеты.
Самые славные свои победы он одерживает в битвах с немцами, — голодными, жаждущими свободы, требующими мира. Ежедневно он одерживает победы над безоружными, над женщинами, стариками и детьми, — но в честь этих побед не звонят колокола.
И пленных он берет тысячами, — но о них тоже ничего не говорится в донесениях генерального штаба.
10 июля он стремительной атакой опрокинул Розу Люксембург. В настоящее время он торжествует новую победу, которую будут воспевать наши потомки: смелым натиском ему удалось одолеть 70-летнего Франца Меринга, под ударами которого некогда дрожал Бисмарк, и забрать его в плен.
Наконец-то! Официальный и официозный немецкий мир может вздохнуть свободнее. Наконец-то! Франц Меринг давно это заслужил. И по делом ему.
Зачем он не кадил богам империализма? Зачем остался он верен прежним алтарям — алтарям социализма? Зачем, невзирая на свой преклонный возраст, ринулся в бой за святыню интернационала?
По делом ему!
Ибо, хотя он и учитель немецкого народа, — но не из тех, кого выпускает конюшня г. фон Тротта в Зельце. Ибо, хотя он и светило немецкой науки, мастер немецкой публицистики, страж и ревнитель немецкой культуры, — но он не из лейб-гвардии Гогенцоллернов. Ибо он разрушитель борусских легенд, а не придворный летописец. Борец за угнетенных, а не наемник власть имущих. Человек, а не лакей.
В такое время, когда официальные представители немецкой науки читают панегирики варварству и торгуют своей музой, — когда жить спокойно и находиться на свободе может лишь тот, кто обрек себя на внутреннее рабство и умильно виляет хвостом перед военной диктатурой; в такое время, когда «социал-демократы» Ганзены безмерно счастливы, если им разрешают бежать рядом с немецкою государственною каретой и подбирать крохи со стола министров, — когда «социал-демократическим» Шлюку и Яу из милости разрешено в течение нескольких часов поваляться на мягких дворцовых диванах, — в такое время, когда отступники «социал-демократы» свободно греются на солнышке, — в такое время таким людям, как Франц Меринг, подобает быть не на свободе, а в тюрьме. Ибо тюрьма — единственное место, где в наши дни в Германии порядочный человек может чувствовать себя свободным. Самое почетное место и 70-летнему Францу Мерингу — в тюрьме.
Но работа еще не вся закончена. Еще имеются в Германии тысячи и десятки тысяч мужчин и женщин, которые кричат:
Долой правительство!
Долой войну!
Вперед же, к новым подвигам, превосходительный фон Кессель.
Вперед, к новым славным победам — над голодными, жаждущими свободы, требующими мира. Над женщинами, детьми и стариками. Чтобы по всей Европе разнеслись отголоски неувядаемой славы Германии!
Солдат рабочего батальона Либкнехт».
Пройдут десятилетия и столетия, а такие произведения либкнехтовского пера, как его письма из тюрьмы по поводу ареста Розы Люксембург и Франца Меринга, будут читаться и перечитываться, и будущие поколения будут горды за человека, читая их…
23 августа 1916 г. предстоит второе слушание дела Либкнехта. Утром того же дня он отправляет письменное заявление суду, в котором открыто формулирует лозунги гражданской войны. «Цель войны, к которой я стремлюсь, заключается в том, чтобы все империалистические государства — их правительства и правящие классы — были, побеждены массой собственного народа…»
Второе разбирательство дела происходило при еще более герметически закупоренных дверях и было совсем коротко. Тут уже судьи на вполне «законном» основании могли ограничиться формальными моментами.
Обвиняемому почти не давали говорить, ибо прекрасно знали, что каждое его слово будет новой пощечиной германскому империализму. Но последнего заключительного слова все-таки нельзя было лишить обвиняемого. Эта последняя его речь на суде вскоре была выпущена спартаковцами нелегальным листком под названием «Не сомневаюсь!» Обвинитель признает, что обвиняемый держался благородно и действовал из идеальных мотивов, движимый миросозерцанием, от которого он, обвинитель, само собою разумеется» бесконечно далек. Однако, для своих идеальных целей обвиняемый избрал средства, которые должно признать бесчестными. Неверно и предосудительно утверждение, что война вызвана среднеевропейскими державами в интересах горсти помещиков и капиталистов. Обвинитель требует шести лет и шести месяцев арестантских отделений и лишения гражданских прав сроком на десять лет.
Обвиняемый. Прежде всего я повторяю мое требование, чтобы мои объяснения были включены в приговор только в той точной форме, как я их письменно изложил и, представил. Вы и я, мы принадлежим к разным мирам и говорим на разных языках. Я хочу защитить себя от того, чтобы вы, не понимающие моего языка, принадлежащие к лагерю моих врагов, не исказили моих слов в вашем собственном смысле.
Обвинитель назвал те средства, к которым я прибегал, и мое утверждение об исторической сущности и возникновения войны предосудительными. Между тем, он, знакомый со всеми документами процесса, знает, какое изобилие фактов и оснований стоит за моим утверждением. Он сам вместе с господином судьей отклонил мое предложение представить доказательства моего утверждения об истории происхождения войны. Как же мне назвать после этого его поступок? Я не скажу здесь больше ни одного слова об этом, потому что этот суд не место для моих выступлений. Но виновники войны, эти поджигатели в Берлине и Вене, — они предстанут в свое время перед судом, которого совсем не ожидают.
Председатель выказывает намерение прервать обвиняемого.
Обвиняемый. «Каторга!», «Лишение прав чести!» Что же! Ваша честь — не моя честь. Но я говорю вам: ни один генерал не носил с такой честью свой мундир, как я буду носить арестантский халат.