Эйснеру ужасно хочется использовать в интересах ревизионизма слабые места в жизни и деятельности Либкнехта-отца. И прежде всего ему хочется доказать, что Либкнехт вовсе и не чувствовал себя до конца сторонником учения Маркса-Энгельса. Вильгельм Либкнехт — пишет Эйснер — «никогда не был рабом (!) господствующего над умами мыслителя (der Sclave des herrschenden Denkers)», читай — Маркса. Совершено напротив. «Когда сын его Карл, беседуя с отцом по поводу предстоявшего молодому человеку выбор профессии, сказал отцу, что он хочет выбрать своей специальностью политическую экономию с тем, чтобы иметь возможность защищать марксизм, — Либкнехт-отец выказал прямое негодование по поводу такого отказа от идейной самостоятельности» (Kurt Eisner, «Wilhelm Liebknecht, sein Leben und Wirken» 1906, S. 38). «Вильгельм Либкнехт, — умозаключает по этому поводу Эйснер, — никогда не являлся каким бы то ни было «анцем» или «истом» — т. е., хочет сказать Эйснер, никогда не был марксистом.
Откуда Эйснер знает об этой «беседе» между Либкнехтом-отцом и Либкнехтом-сыном — неизвестно. Из каких источников идет передача этой беседы? У самого Карла Либкнехта нигде нельзя найти и намека на что-либо подобное. В подкрепление такой своей «интерпретации» отношения Вильгельма Либкнехта к учению марксизма Эйснер приводит лишь следующее: «Свою роль популяризатора марксизма Либкнехт понимал столь ограничительно, что иногда он попадал в в прямой конфликт с Марксом. В один прекрасный день последний предъявил Либкнехту прямое обвинение в том, что в его выступлениях в лондонском Союзе коммунистов он нарушил принципы марксизма и сделал совершенно недопустимые теоретические и тактические уступки противникам. Маркс решительно отказался от таких посреднических услуг и заявил, что когда захочет что-либо сказать рабочим, он будет это отныне делать непосредственно. Либкнехт не стал оспаривать факта, но заявил, что было бы безумием, если бы рабочая партия заперлась в воздушном замке теории и витала где-то над рабочими. Без рабочих нет рабочей партии. Ну, а рабочих мы должны-де брать таким, какие они есть. Спор принял острый характер, и Либкнехт на несколько месяцев перестал бывать у Маркса». (Ibid. 38.)
Нет никакого сомнения в том, что Эйснер здесь «немножко» преувеличивает и даже прямо рисует карикатуру. Но верно то, что полного проникновения в теорию Маркса-Энгельса у Либкнехта-отца не было, что орудием теории он вообще до конца не овладел, — что и было его наиболее слабой стороной как вождя пролетарского движения. Именно эта коренная слабость Вильгельма Либкнехта влекла его иногда к оппортунистическим ошибкам и мешала ему дать мировому пролетарскому движению еще бесконечно больше того, чем он дал ему в действительности.
Недостаточная любовь к теории и недостаточное понимание всей важности ее для пролетарского дела, непонимание того, что теоретическая непримиримость должна быть неотъемлемой чертой пролетарского революционера, сыграли с Вильгельмом Либкнехтом особенно плохую шутку в полосу объединения эйзенахцев с лассальянцами и выработки пресловутой «объединительной» Готтской программы (1875). Из всех опубликованных теперь ИМЭЛ материалов (ср. так-же несокращенное изд. «Мемуаров» Бебеля) ясно, что именно В. Либкнехт несет наибольшую ответственность за принципиальные уступки, сделанные тогда в «объединительной» программе лассальянцам, а также за то, что один из самых гениальных документов, вышедших из-под пера Маркса, — мы говорим о «Критике Готтской программы», — не был сразу опубликован, а пролежал долгие годы под спудом. Никто другой в ту пору не мог и решиться поступить так с рукописью Маркса. Львиная доля вины во всяком случае лежит на нем. Именно опираясь на свои личные связи со «стариками», на свою старую личную дружбу с Марксом, Вильгельм Либкнехт взял смелость поддержать это печальное мероприятие.
И — характерно для Вильгельма Либкнехта: пока дело шло о повседневной политической борьбе и агитации, пека дело шло о разоблачении заигрываний тогдашнего вождя лассальянцев Швейцера с Бисмарком, Либкнехт был одним из самых непримиримых и энергичных борцов против лассальянства. Как политический трибун, он громил лассальянцев с громадным успехом, не давая им ни отдыха ни срока. Но когда под влиянием объединительных тенденций снизу, от рабочих, лассальянские вожди вынуждены были пойти на объединение и встал вопрос о теоретической формулировке будущей общей программы, — тут Либкнехт шел на совершенно недопустимые уступки. Вспоминая даже значительно позже об «объединительной» эпопее в Готте, Либкнехт непостижимым образом продолжает считать себя в этом деле правым, а Маркса неправым. «Потребность в объединении лассальянцев и «честных» (эйзенахцев) чувствовалась сильно той и другой стороной, а политическая обстановка делала это объединение прямо необходимостью. Но надо было щадить предрассудки, и в выработанной нами объединительной программе мы должны были согласиться на некоторые (!!) уступки. Маркс же, который из своего заграничного «далека» не мог так хорошо ознакомиться с положением дел, как мы в Германии, и слышать не хотел об уступках; после продолжительного обмена мнений со мной им было написано то знаменитое письмо, о котором несколько лет назад было так много разговоров (речь идет о марксовой «Критике Готтской программы»). Довольно продолжительное время Маркс очень сердился на меня, но в интересах движения в Германии я не мог решиться на другой шаг… Что я не ошибся здесь в своих расчетах, самым блестящим образом доказало будущее и все последствия примирения» (В. Либкнехт, «Воспоминания о Марксе», русск. изд., 1925, стр. 29–30).
Увы, увы! «Будущее» германской социал-демократии в последнем счете показало совсем обратное и самым блестящим образом подтвердило мнение Маркса. В будущей социал-патриотической, социал-шовинистской, а затем и социал-фашистской идеологии официального большинства германской социал-демократии пережитки лассальянства сыграли очень большую роль. Ренегатство германской с.-д. партии совершилось, конечно, не только благодаря недопустимым теоретическим уступкам, сделанным лассальянству в 1875 г. в Готте. Но беспринципное примиренчество в вопросах теории, допускавшееся вопреки Марксу и Энгельсу даже такими деятелями, как В. Либкнехт и Август Бебель, несомненно, оказало свое самое губительное влияние. Вильгельм Либкнехт писал о «блестящих результатах» объединения в таксе время, когда искренние иллюзии были еще возможны у честного солдата революции..
Будущее показало, что Маркс и Энгельс были целиком правы не только во всей их борьбе против Лассаля и Швейцера, но и во всей их критике колебаний В. Либкнехта и А. Бебеля.
У В. Либкнехта, когда он бывал предоставлен сам себе, были крупнейшие ошибки и правооппортунистического характера (уступки немарксистским взглядам на «чистую демократию») и левооппортунистического характера (заявления, граничащие с принципиальным отрицанием использования парламентаризма). Основной его бедой была нелюбовь к теории. Если взять переписку между Марксом и Энгельсом за 1868–1883 гг., то в ней найдутся десятки мест, содержащих не только критические, но иногда прямо уничтожающие характеристики «Вильгельмчика», как называют они его между собой. Новое руководство ИМЭЛ поступило, конечно, совершенно правильно, когда, давая русское издание переписки Маркса и Энгельса, оно отказалось от всяких «смягчений» и «сокращений». Теперь мы впервые имеем подлинную переписку двух исполинов мысли и дела. С этой точки зрения особенно много нового и ценного представляет том XXIV полного собрания сочинений Маркса и Энгельса. В частности, он дает крайне много нового, чтобы судить о том, как оценивали слабости и ошибки В. Либкнехта его великие учителя. А VI выпуск «Архива Маркса-Энгельса» (изд. ИМЭЛ, 1933) в свою очередь дает в этом отношении чрезвычайно богатый и ценный материал, без которого не обойдется ни один сторонник учения Маркса, если он захочет поглубже заглянуть в лабораторию марксистской мысли.
Маркс и Энгельс беспощадно критикуют Либкнехта за уступки южно-германскому федерализму, за стирание граней между рабочей организацией и «Народной» партией, за недостаточную, принципиальность в борьбе с лассальянцами, а затем за беспринципное примиренчество к ним же, за пристрастие к плохим социалистам из среды «образованных» людей, за плохое ведение редактируемых им газет, за «легкое» отношение к Гегелю и т. д. и т. п. Его невнимание к вопросам теории, с одной стороны, некоторое легкомыслие его чересчур сангвинической натуры («Либкнехт от природы оптимист» — писал о нем Энгельс в письме к Бебелю), с другой, — вот что больше всего вызывало критику Маркса и Энгельса. Но критикуют они «Вильгельмчика» именно как своего — только этим и можно объяснить тот факт, что критика эта находила место лишь в интимной переписке и гм разу не стала публичной. Не раз Маркс в письмах к Энгельсу говорит: еще один такой-то шаг или такая-то ошибка со стороны «Вильгельмчика» и — придется выступить с открытым его дезавуированием. Но до этого дело все же не доходит. Еще и еще раз и еще десятки раз те или другие шаги В. Либкнехта вызывают самое суровое, самое резкое осуждение со стороны Маркса и Энгельса. И все-таки, при всей суровости отзывов, в письмах всегда сквозит тон рассерженных отцов, недовольных ошибками и проказами сына, еще раз доказавшего, что он «безнадежный осел» и опять и опять нуждается в очередной «головомойке».