В свободное от пьянства и дуэлей время Маркс писал стихи и посещал клуб студентов-единомышленников. Клуб, вероятно, имел политический подтекст: среди его членов был Карл Грюн, один из будущих основателей «истинного» социализма; он находился под наблюдением полиции и поддерживал контакты с другими университетскими поэтическими клубами, которые также находились под подозрением. К редким письмам домой Маркс обычно прикладывал образцы своих сочинений, которые отец находил совершенно непонятными. На просьбу взять на себя расходы по их изданию он предупредил сына, что «хотя я очень рад твоему поэтическому дарованию и возлагаю на него большие надежды, мне будет очень жаль, если ты станешь в глазах публики поэтом мелкого пошиба» [55]. Задолго до окончания учебного года Генрих Маркс решил, что одного года в Бонне вполне достаточно и что его сын должен перевестись в Берлинский университет.
Однако еще до того, как Маркс отправился в Берлин, возникла другая проблема. «Едва закончилось дикое буйство в Бонне, – писал ему Генрих Маркс во время летних каникул 1836 года, – едва были выплачены твои долги – а они действительно были самого разнообразного характера, – как, к нашему огорчению, возникли горести любви» [56]. Женни и Карл были друзьями с самого раннего детства. Женни, с ее темно-русыми волосами и зелеными глазами, в Трире считалась красавицей и даже была выбрана «королевой бала». Юный Маркс, который позже описывал себя как «по-настоящему неистового Роланда» [57], был настойчивым поклонником: отношения между ними начали развиваться еще до отъезда Маркса в Бонн, а летом 1836 года было объявлено об официальной помолвке. По меркам того времени, помолвка была крайне необычной: Марксу было всего 18, Женни была на четыре года старше, к тому же имелась определенная разница в социальном статусе. Поначалу в тайну были посвящены только родители Маркса и его сестра Софи, которая выступала в роли посредника между влюбленными. Отец Женни дал свое согласие в марте 1837 года. Родители Маркса были не в восторге (по крайней мере, поначалу) от этого брака; кроме того, паре пришлось выдержать «годы ненужных и изнурительных споров» [58] с семьей Женни. Позже Маркс решительно опроверг заявление своего зятя в одной из газет о том, что противодействие со стороны Вестфаленов объяснялось антисемитизмом [59], более вероятно, что конфликты возникли из-за реакционных взглядов некоторых членов этой семьи.
Укрепив свой вкус к романтизму и поэзии благодаря успешному, хотя и полутайному ухаживанию, Маркс в октябре 1836 года уехал из Трира в Берлин. Столица почти во всем отличалась от Бонна. Позднее Энгельс с горечью вспоминал Берлин того времени: «С едва сформировавшейся буржуазией, с крикливой мелкой буржуазией, такой беспринципной и склочной, с еще совершенно неорганизованными рабочими, с массой бюрократов и прихлебателей из дворян, со всем характером простого “места жительства”» [60]. Берлин являлся действительно очень захудалым городом, в котором не имелось ни давно сложившейся аристократии, ни прочной буржуазии, ни нарождающегося рабочего класса. Тем не менее, с населением более 300 000 человек, он был крупнейшим городом германоязычного мира после Вены и располагал университетом, в три раза превосходящим Боннский по размерам и совершенно иным по атмосфере. Десятью годами ранее студент Людвиг Фейербах писал своему отцу: «Здесь нет и речи о пьянстве, дуэлях и приятных совместных прогулках, ни в одном другом университете вы не найдете такой страсти к работе, такого интереса к вещам, отличным от мелких студенческих интриг, такой склонности к наукам, такого спокойствия и такой тишины. По сравнению с этим храмом труда другие университеты кажутся публичными домами» [61].
О первом годе пребывания Маркса в Берлине (где ему предстояло пробыть четыре с половиной года) мы имеем исключительно полную информацию благодаря его единственному сохранившемуся письму к отцу, написанному (при свечах, ранним утром) в ноябре 1837 года. Это необычайно задушевное письмо, в котором он подробно описывает духовный маршрут своего последнего года.
«Когда я покинул вас, – начинает он, – для меня только что начал существовать новый мир, мир любви, который поначалу был напоен желанием и отчаянием. Даже путешествие в Берлин, которое в противном случае полностью очаровало бы меня, вызвав во мне восхищение природой и воспламенив меня жаждой жизни, оставило меня холодным и, как ни удивительно, даже подавило; ибо скалы, которые я видел, были не грубее, не суровее движений моей души, широкие города не более полны жизни, чем моя кровь, столы трактиров не более переполнены и их еда не более неудобоварима, чем запасы фантазий, которые я нес с собой, и, наконец, ни одно произведение искусства не было так прекрасно, как Женни» [62].