После этого вступления основная статья Маркса состояла из двух частей: анализа разрыва между реакционным характером немецкой политики и прогрессивным состоянием немецкой философии и возможностей революции, вытекающих из этого контраста. Маркс начал с того, что даже необходимое отрицание настоящего Германии было бы анахронизмом и все равно оставило бы Германию на 50 лет позади Франции. «Действительно, немецкая история может поздравить себя с тем, что идет по пути, по которому ни один народ на историческом небосклоне не шел до нее и не пойдет после нее. Ведь мы разделяли с современными народами реставрации, не разделяя их революций. У нас были реставрации, сначала потому, что другие народы осмелились совершить революцию, а потом потому, что они пострадали от контрреволюции; потому что наши хозяева в один момент боялись, а в другой – не боялись. Не имея пастухов во главе, мы всегда оказывались в обществе свободы только один раз – в день ее погребения» [70].
Но был один аспект, утверждал Маркс, в котором Германия действительно опережала другие народы и который давал ей возможность совершить радикальную революцию: ее философия. Эта точка зрения, которую разделяли все авторы Deutsch-Französische Jahrbücher, превращала их в глазах французов в своего рода миссионеров. Она была актуальна в движении младогегельянцев с тех пор, как Гейне (в своей «Истории религии и философии в Германии», написанной в 1835 году) провел параллель между немецкой философией и французской политикой, предсказав революцию в Германии как следствие. Чтобы быть в центре современных вопросов, немецкая философия должна была подвергнуться критике. В Германии только политическая философия шла в ногу с современными условиями.
Затем Маркс прояснил свою позицию, указав на две различные установки, обе из которых казались ему неадекватными. Первую, в некоторых отношениях напоминавшую взгляды Фейербаха, Маркс назвал «практической политической партией»: «Эта партия обоснованно требует отрицания философии. Их ошибка состоит не в том, что они требуют, а в том, что они довольствуются требованием, которое выполняют и не могут выполнить. Они считают, что могут завершить это отрицание, отвернувшись от философии. Вы просите, чтобы мы начали с настоящих семян жизни, но забываете, что до сих пор настоящее семя немецкого народа процветало только внутри его черепа. Одним словом, нельзя выйти за пределы философии, не придав ей практического значения» [71]. Вторая позиция, характерная для «теоретической партии», под которой Маркс подразумевал Бруно Бауэра и его последователей, совершает ту же ошибку, но с противоположной стороны: «Она видит в нынешней борьбе не что иное, как критическую борьбу философии с немецким миром, и не задумывается над тем, что ранее философия сама принадлежала к этому миру и является его завершением, хотя и в идеях. Ее главный недостаток можно сформулировать так: она считала, что может дать практическое выражение философии, не выходя за ее пределы» [72].
Философия Бауэра, поскольку она отказывалась от любого посредничества с реальным, была недиалектичной и обреченной на бесплодие. Маркс предложил синтез двух осуждаемых им взглядов: посредничество с реальным, которое упразднило бы философию «как философию», придав ей практическое выражение. Это было сродни его более позднему выступлению за «единство теории и практики» и поднимало тему, которая занимала его с написания докторской диссертации (если не раньше): секуляризация философии. От «практики» Цешковского[52] в 1838 году до «Философии действия» Гесса в 1843 году эта тема являлась ключевой для учеников Гегеля, пытавшихся оторваться от системы учителя, чтобы разобраться в современных событиях. Именно в этом Маркс видел единственно возможный путь решения политических проблем Германии.