Берег Морей при заливе Катаколо. Акв. 1835
Портрет А. К. Толстого. Масло. 1836
Последний день разрушения города Помпеи. Гравюра по рисунку Ф. Бобеля
Брюллов должен был задуматься над последними словами: ему вскоре пришлось встретиться с жаждой узнать, «что такое художество»? Разумеется, он видел гравюру, которая должна была знакомить с его «Помпеей» и которая была изготовлена, по описанию, еще до того, как картина прибыла в Россию. Эта большая гравюра (собрание Государственного Русского музея), грубо раскрашенная, нелепа и смешна. Однако только сам Брюллов, друживший с Н. В. Кукольником, мог подсказать неожиданную оценку этого изделия. В 1836 году Кукольник напечатал «известие» о гравюре: «Последний день разрушения города Помпеи; Москва, рисовал Бобель, издательница Катерина Белова, гравировал Ф. Алексеев… Что же это такое? Это удивительный подвиг русской сметливости, ничтожный, почти лубочный источник весьма многих предположений и догадок […] Гравюра имела огромный успех и, признаюсь, в этом отношении она для меня важнее многих лучших гравюр наших и литографий. Виноват ли голодный, если его заставляют есть хлеб с мякиной и пить гнилую воду?! - Но эта любовь к отечественной славе, эта жажда, по необходимости еще слишком доверчивая, увидеть, чем гордится отечество, что заставляет Европу говорить об нас с удивлением… без гравюры, изданной Катериною Беловой, трудно бы было подозревать в нашем народе это чувство в художественном отношении. И потому по необходимости трем антрепренерам мы, с горем пополам, должны сказать художническое спасибо» [18].
День возвращения Брюллова в Петербург словно разделил пополам творческую жизнь художника. Различны были эти половины его биографии: первая - от окончания Академии, и вторая - петербургская. В столице николаевской империи ему предстояло быть исполнительным чиновником, автором «Осады Пскова», церковных образов и царских портретов. Двенадцать лет жизни Брюллова в Петербурге - цепь попыток утвердить свою независимость как художника и выйти из «неволи», которую он предвидел, уезжая из Москвы. Он так и не написал поэтому портретов лиц царской семьи, ограничившись лишь этюдами; начатый портрет царицы был им изрезан на куски. Он не «искал чести» писать Николая I, так что «августейший покровитель художеств» должен был ему приказать: «Карл, пиши мой портрет». И даже тогда Брюллов дерзко уклонился от работы, воспользовавшись небольшим опозданием императора на первый сеанс. Надо представить себе недоумевающего Николая, ужаснувшегося конференц-секретаря Академии В. И. Григоровича и ученика Брюллова Ф. А. Горецкого, лепечущего перед ними, что Карл Павлович взял шляпу и ушел гулять. «Какой нетерпеливый мужчина!» - все, что сумел сказать Николай.
Портрет Н. В. Кукольника. Масло. 1836
Лучшее, что Брюллов создал во второй половине своей жизни, принадлежало только к области портрета. Даже принимая во внимание неодинаковое достоинство его работ в этом жанре (были и «проходные», и надуманные вещи), следует согласиться с тем, что в портретах он был изобретателен, правдив, воодушевлен. Художника увлекал характер; он сам говорил, что «всегда прилежно следил за проявлением способностей в чертах лица человека» (так записал его слова Железное). Об этом говорят его работы конца 1830-х и начала 1840-х годов.