Брюллова в том же 1824 году то занимает библейский эскиз («Братья Иосифа»), то «Вакханальский групп» (фавны, вакханка, маленький сатир - «все сии фигуры написал с натуры»), то аллегория, то римские легенды («Беседа Нумы Помпилия с нимфой Эгерией»). Он пишет много портретов, в том числе членов семьи дипломата князя Г. И. Гагарина, с которой он вскоре подружился. Он написал картину «Эрминия у пастухов», изображающую сцену из поэмы Торквато Тассо «Освобожденный Иерусалим» (картина, находящаяся в Государственной Третьяковской галерее, не вполне закончена). Одна из героинь поэмы о первом крестовом походе, царевна Эрминия, в поисках отдыха и ночлега идет на «звук отрадный». Тепло и человечно передал художник «любезный привет» Эрминии и смущение пастухов, увидевших деву-воина. Можно сказать, что в картине улавливается веяние гуманизма эпохи Возрождения, культурой которого была рождена поэма Тассо (законченная в 1575 году).
Общество поощрения художников предостерегало братьев Брюлловых при их отъезде от увлечения «простой» действительностью, сожалея, что «теперь люди, к несчастью, предпочитают пейзажи, внутренности, сельские сцены» Но развитие бытового жанра было не модой, а исторической неизбежностью. То же самое Общество во многом помогло этому процессу в России, «поощряя» Венецианова и его учеников. В развитии бытового жанра сказал свое слово и Брюллов. После узких коридоров Академии, после ее классов и музея он увидел залитую солнцем родину классического искусства и мраморы, которые прежде знал только в гипсовых отливках. Его изумила жизненность античных памятников: «это надо видеть, а не описывать. То, чем мы восхищаемся в гипсе, то в мраморе поражает! Сквознота мрамора делает все нежным […]; Аполлон не кажется уже каменным и слишком отошедшим от натуры, - нет, он кажется лучшим человеком!» - писал он брату Федору из Рима летом 1824 года. И продолжал: «Первое, что я приобрел в вояже, есть то, что я уверился в ненужности манера. Манер есть кокетка или почти то же».
Как близки эти мысли к тем, которые волновали в те же годы Венецианова, стремившегося «оставить все правила и манеры», чтобы «ничего не изображать иначе, чем в натуре является».
Брюллов в середине двадцатых годов написал ряд сцен итальянской жизни. Ему не было дано показать мечту итальянского народа о свободе, его борьбу против угнетателей страны (восстания против правительства и против гнета австрийцев бушевали в Италии накануне приезда Брюллова), но простых людей Италии он показал так, как мало кто в его эпоху, - правдиво, с чувством уважения к ним. Именно людям народа посвящены картины «Пилигримы в дверях Латеранской базилики», «Пифферари перед образом Мадонны», «Вечерня» (все - в Государственной Третьяковской галерее). Брюллов сам подчеркивал, что создает произведения бытового жанра: «Я начал несколько картин во фламандском роде…» (вспомним «фламандской школы пестрый сор» у Пушкина).
Итальянский полдень.
Масло. 1827
К области бытового жанра относится «Итальянский полдень» (Государственный Русский музей) - известная картина, начатая осенью 1826 года и законченная в 1827 году. Правда, Брюллов первоначально хотел написать «Итальянский вечер» (в пару к «Итальянскому утру»), изобразив девушку у окна, освещенную огнем лампы, которую она держит в руке. Как показательно для его стремления к правде то, что, уже начав картину, он отказался от нее, видя невозможность «приблизиться достаточно к натуре насчет огненного освещения». Картина, явившаяся взамен «Вечера», представляет «собирание винограда при полдневном освещении», отсюда ее название. Молодая девушка стоит на лестнице под виноградником с корзиною на левой руке, правою же отламывает кисть винограда. Сюжет не отличался сложностью, но воплощение его в живописи требовало постоянного наблюдения натуры: «Для вернейшего расположения теней и света я работаю сию картину под настоящим виноградником в саду», - сообщал Брюллов Обществу поощрения художников в октябре 1826 года.
Немного времени прошло с тех пор, как петербургские руководители и воспитатели Брюллова были смущены новизной его «Нарцисса» - реальным пейзажным фоном, тенью на ноге юноши. Какими робкими кажутся брюлловские находки 1819 года перед тем, что он писал в 1826 - 1827 годах. Свет играет и словно бы искрится на виноградных листьях и стеблях в верхней левой части картины, тогда как справа листья рисуются то полуосвещенными, то затененными. Пейзажный мотив невелик, но дает почувствовать, какой большой массой красивой листвы стелется «настоящий виноградник в саду». Свет, прорываясь сквозь листву, причудливо ложится на лицо, плечи, руки итальянки. В тысячах картин сильнее всего бывало освещено лицо «героя», Брюллов же осветил только подбородок, а лоб, щеки, нос погрузил в прозрачную тень. Сильные тени как бы спорят с лучами света, падающими на руки модели, на открытую грудь, на округлое плечо. Сам тип итальянки - живое воплощение цветущей красоты - далек от признанных канонов: она несколько полна, ее радость передана в нежной улыбке алых уст, в сиянии больших глаз.