Серьезность выдвинутых обвинений заставила Стомонякова 17 октября обратиться к Сталину с объяснением своей позиции. Можно не сомневаться, что он нашел понимание в Москве - руководители партии большевиков не спешили расстаться с хлебом, остававшимся и на территории Германии советской собственностью. Вряд ли можно говорить о сознательном саботаже, но ограниченность и дозированность поддержки КПГ в данном случае налицо. Интересы мировой революции уже не являлись решающей движущей силой государственной политики большевизма, хотя его идеологическое реноме продолжало опираться на постулаты пролетарского интернационализма.
Неспособность Политбюро ЦК РКП(б) провести в жизнь принятые решения о поддержке германской революции нашла отражение и в кадровой сфере. Радек в своих докладах просто бомбардировал Зиновьева просьбами об отправке в Германию квалифицированных специалистов секретных операций. По его предложению туда должен был поехать заместитель председателя ГПУ И.С. Уншлихт, который в сентябре 1923 года уже побывал с разведывательной миссией в Берлине. «Каждый день отсрочки поездки Уншлихта, снабженного полномочиями переброски людей с других наших заграничных учреждений на эту работу, является неисправимым злом».
Советская резидентура в Берлине, в обязанности которой входило обеспечение безопасности членов «четверки», демонстрировала «безответственность и вранье», в результате чего Радек был вынужден отказаться от ее услуг и самостоятельно подыскивать конспиративные квартиры, используя старые партийные связи32 .
Уже к середине ноября стало ясно, что благоприятный момент для вооруженного выступления упущен, и в германской компартии начался поиск виновных в октябрьском отступлении. Левая оппозиция концентрировалась в берлинской организации КПГ, первой начавшей эту кампанию. До тех пор пока брандлеровское руководство партии пользовалось безоговорочной поддержкой Радека, а значит, и «четверки» московского Политбюро, шансы оппозиции расценивались не слишком высоко. Но вопрос о вине за то, что «германский Октябрь» так и не состоялся, возникал не только в Берлине, и лучше всех возможные последствия ответа на него представлял себе Председатель Коминтерна Зиновьев.
Для него этот вопрос был связан не столько с судьбами мировой революции, сколько с его собственной политической судьбой. Над ним дамокловым мечом висело обвинение в «капитулянтстве» в дни российского Октября. Троцкий оставался для Зиновьева главным политическим оппонентом, однако его беспокоило и становившееся все более заметным лидерство Сталина в «тройке». Заявление 46-ти было осуждено Пленумом ЦК и ЦКК, состоявшимся 25-27 октября, буквально через несколько дней после отъезда двух ведущих «троцкистов» в Германию. Сам Троцкий внезапно заболел и не смог присутствовать на Пленуме, что облегчило принятие направленных против него резолюций.
Не имея информации о решениях Пленума, Пятаков из Берлина пытался увещевать Сталина: «Если Вы будете драться, то мы бросим работу здесь (это не угроза, а вывод из того, что при таких условиях наша работа здесь бессмысленна)»33 . Ультиматум проигравших вряд ли мог оказать какое-либо воздействие на логику внутрипартийного конфликта. Сталин явно передергивал факты, когда сообщал «четверке» 8 ноября, что совместная работа с Троцким постепенно налаживается. В борьбе за власть, фактически за место Ленина в партийной иерархии, не могло быть компромиссов.
После Пленума пребывание сторонников Троцкого за рубежом потеряло смысл. В течение ноября Сталин неоднократно обращался к Пятакову с просьбой вернуться «за продолжение работы в Германии у Вас остались только аргументы от чести». В своих письмах он намекал на возможность предоставления Пятакову поста председателя ВСНХ, а 22 ноября Политбюро приняло решение назначить его председателем Управления госпромышленности.
Остававшиеся в Берлине оппозиционеры не реагировали на заманчивые предложения. Для них было слишком очевидным, что бесславное возвращение с передовой мировой революции рано или поздно «выстрелит» против них. Работа «четверки» осложнялась внутренними коллизиями. Полномочия приехавшего вместо Куйбышева Шмидта не признавались Радеком и Пятаковым, так как они не без оснований чувствовали, что тот наделен особыми полномочиями. Сталин настаивал: «Почему не доверяете Ваське… Ничего, кроме ужимок партийных аристократов, я в этом не вижу»