Помимо занятий в школе, он тренировал умение обращаться с оружием. Оружие вручил ему его дядя Бернард. После того как Фулрад благословил оружие у алтаря, подросток, опустившись на колено, принял в свои руки железный щит, длинный меч с поясом и легкое копье из ясеня. Теперь летними вечерами старый фехтовальщик, служивший у коннетабля, обучал его обращаться с мечом, щитом и тяжелым кривым ножом, которым пользовались, чтобы парировать удар или нанести ответный. Будучи долговязым, подросток легко мог держать щит на отлете от лошади; он хорошо держался в седле, крепко сжимая ногами бока лошади; но он был слишком неловок, чтобы на полном скаку точно метнуть шестифутовое копье в мишень.
– Пусть выбежит медведь, – кричал он своему наставнику, – и ты увидишь, как я свалю его дротиком!
Его охотничье снаряжение, состоявшее из метательных дротиков и небольшого лука с длинными и короткими стрелами, было привычно его сильным рукам и придавало ему уверенности. Однако тяжелый стальной наконечник боевого копья трудно было бы всадить в нападающего медведя.
– Да, – проворчал закаленный в битвах ветеран, – но у медведя, ваша честь, нет щита.
Это рассердило Карла, знавшего, что он не уступит самым быстрым всадникам. Понаблюдав, как юноша практикуется со своим вооружением, Бернард, командовавший рекрутами из восточных франков, молча, как Пипин, покачал головой. Затем потер свой подбородок, сказал:
– Юный друг, у тебя есть сноровка, но нет умения.
– Если ваше превосходительство даст мне задание, я его выполню.
Серые глаза Бернарда выразили укор подростку за его темперамент.
– Это больше чем просто задание! Норманну не нужно задание, чтобы управлять судном. Возьмем гунна, он рожден для седла.
– А разве франк…
– Франк рожден для леса.
Когда Карл оставил позади последние поля с фруктовыми и ореховыми деревьями и въехал в лесной полумрак, он сразу стал осторожен и одновременно спокоен. Он мог идти по следу оленя через самую густую дубраву. Боковым зрением подросток примечал белок, скачущих по деревьям, и быструю смену света и тени там, где украдкой пробирался барс. Охотничьи собаки, мчавшиеся по склонам холма, восторженно приветствовали его.
На такой лесной тропе Карл был знатоком своего дела. Едва уловимые шорохи приводили его к пасущемуся оленю или медведю. Он чутьем выдерживал направление, уверенный в том, что всегда выйдет куда надо. Если Карл решал провести ночь в лесу, он всегда мог отыскать ручей и развести костер.
Леса широко разрослись. Темные горные ели заполонили распаханные земли в долинах, так как веками никто не противостоял их распространению. Часто в лесной чаще подросток натыкался на каменную кладку покинутых деревень.
Его охотники верили, что в этом лесу до сих пор разъезжает Черный Всадник, а на холмах в новолуние можно увидеть костры ведьминого шабаша. Из глубины ручьев, там, где лавр оплетал ветви раскидистых дубов, смотрели русалки, особенно осенью, когда полная луна висела в небе, как маяк.
Тем летом Карл обнаружил, что было в мыслях у Пипина, когда тот подавал руку и обещал помочь умоляющему Стефану. После сейма «майского поля» королевский двор переехал в Париж. Туда Карл отправился с радостью, потому что в реке Сене водилось много кефали и другой крупной рыбы.
Могущественные феодальные сеньоры поехали со спокойной душой, так как в своих поместьях они закончили вспашку и сев. Пипин со своей семьей поселился в заброшенном дворце Юлия Цезаря на холме рядом с островом Париж. Когда-то короли династии Меровингов хотели возвести на этом месте великий город Париж. Особенно этого хотел похороненный здесь Дагоберт. Но более грубые Арнульфинги, возможно, потому, что не хотели идти по стопам других королей, забросили этот остров. Остров зарос ежевикой и был более известен под римским названием Грязный.
Впервые в жизни у Карла имелась своя комната в этом дворце римлянина Юлия Цезаря. Епископ Фулрад, живой и энергичный, радуясь приезду королевской семьи, рассказал Карлу, что очень давно в этом самом месте римские войска провозгласили Юлия Цезаря императором. В отличие от отца Фулрад гораздо лучше старался объяснить подростку дела давно минувших дней! Пипин, вечно занятый, если только не размышлял о чем-нибудь, становился нетерпелив, когда Карл не понимал таких вещей.
Это значило для подростка гораздо больше, чем мозаичный пол, на котором он спал и который вызывал у него неприятные ощущения даже через ночную одежду.
Впрочем, он всегда мог вылезти ночью через пролом в стене и растянуться на мягкой траве, слушать журчание реки и наблюдать за рыболовными лесками, которые Карл с другими ребятами ставил на ночь, до тех пор пока лучи взошедшего солнца не разгоняли туман с реки.