– Вполне возможно, что Аунг Рин не выкарабкается, если он вообще еще жив.
– То есть? – удивился Бенони.
– А разве я не предупреждал?
– О чем именно?
– О некоторых побочных явлениях, вызываемых моим снадобьем.
– Нет.
– Так вот, если человек предрасположен к какому-либо заболеванию, снадобье может резко ускорить течение болезни. Если у сына араканского царя печень была не вполне здорова, теперь она попросту разрушится.
Известие поразило Бенони. Но злорадство взяло верх над жалостью по отношению к Аунг Рину – не надо было его папаше так обходиться с гостями из далекого Багдада, ох не надо!
Пробыв в Паталипутре несколько дней, Бенони нанял здесь четырех телохранителей с двумя слонами. Эти люди согласились сопровождать евреев до Пурушапура, они были хорошо вооружены, и с ними Бенони почувствовал себя гораздо более безопасно. Что, если Аунг Рин уже сдох и его горемычный отец послал погоню за багдадскими купцами?
Но погони, к счастью, не было. За месяц добрались до Лахора, еще через неделю – до Пурушапура. Цоронго Дханин, поначалу относившийся к евреям с брезгливостью, смирился с их обществом и уже не шарахался от Ицхака, когда тот вскарабкивался к нему на загривок. Был он какой-то уж очень печальный, отрешенный, и когда во время стоянок Тонг Ай пытался развеселить его и заставить выполнять те забавные фокусы, коим научил слона незабвенный Ньян Ган, слон делал вид, будто никогда в жизни не учился этим штукам. Но ведь багдадский халиф и не просил купца раздобыть ему слона, обученного разным фокусам, ему нужен был просто белый слон. Белый… Еще неизвестно, захочет ли Аль-Мансур признать Цоронго Дханина белым, поверит ли, что в полном смысле слова белых слонов не бывает, а эта вот светло-серая окраска и считается белой.
И все-таки невеселость слона наводила на подозрение – а не болен ли он. Чего доброго – дойдет до Багдада и там подохнет, да за такой фокус можно и головы не сносить. Бенони через Фоле поинтересовался у Тонг Ая, не болен ли слон.
– Цоронго Дханин здоров и крепок, – ответил Тонг Ай.
– Почему же в таком случае он такой мрачный?
– Ему снится Читтагонг.
В Пурушапуре пришлось нанимать новых телохранителей, которые затребовали вдвое дороже, но зато обещали сопровождать до самого Багдада. Начался мучительный, тягостный и долгий переход через выжженную землю Хорасана. Солнце палило нещадно, и казалось, только слонам оно нипочем. В Кабуле к жаре добавилась невыносимая дымная вонь – там горела древняя цитадель Бала-Хиссар. Пришлось, не отдыхая, трогаться дальше в путь. Наконец показались гератские сосны, по преданию посаженные еще Александром Македонским. Пол Хорасана было пройдено. Еще через три недели добрались и до Мазандерана.
Нельзя было не заметить перемену, произошедшую в Цоронго Дханине. Безумное хорасанское солнце как будто выжгло из души его тоску по утраченному, он сделался веселее, приветливее, и мазандеранцам посчастливилось увидеть, как он играет с мячом, как сортирует монеты, как жонглирует дубинкой, подбрасывая ее и ловя вертким хоботом, как становится на задние ноги и пританцовывает, как забрасывает себе на спину хохочущего Тонг Ая. Бенони не мог нарадоваться – значит, слон здоров и не сдохнет, покуда они не дойдут до Багдада. Значит, на обещанное халифом щедрое вознаграждение можно рассчитывать.
Покинув Читтагонг в самом начале весны, путешественники в разгар лета достигли наконец столицы великого Арабского халифата, простирающегося [54]. Весть о долгожданном белом слоне летела впереди них, и некоторые багдадцы даже выехали из города навстречу Цоронго Дханину, дабы первыми увидеть диковинку. Многие из них остались разочарованны – ведь ожидали-то белоснежного, чуть ли не сверкающего, как брюхо свежевыловленного сазана, а он оказался лишь светлее обычного. Но много было и таких, кого это ничуть не смутило, для кого главным оставался сам факт. И они радостно хлопали в ладоши, смеялись и выкрикивали:
– Фихл Абьяд! Фихл Абьяд! Фихл Абьяд!
Слон смотрел на них и понимал – они рады именно ему, они уже любят его и он тоже уже любит их. Мало того, он подспудно понимал, что отныне он не Цоронго Дханин, а эти два слова «фихл абьяд» – теперь будут означать его имя, будто бы тот, кого называли Цоронго Дханином, навсегда остался в далеком-предалеком Читтагонге, при дворе Кан Рин Дханина и под покровительством милого Ньян Гана.
А Бенони утирал слезы радости, счастливый, что его путешествие успешно заканчивается.
Среди тех, кто выехал из Багдада заранее встретить слона, находились и те, кому слон был нужен куда меньше, чем Бенони бен-Гаад и его сын Ицхак. Увидев жену и родных, Бенони указал на них Ицхаку, и тот, спрыгнув со слона, ринулся в объятия своей матери Ребекки. Прижимая сына к своей груди, Ребекка не сдержала слез и, гладя возмужавшего юношу по спине, причитала:
– Ури, мальчик мой, Ури! Какой же ты стал-то!
Он немного отстранился и произнес:
– Ты ошибаешься, мама, я не Ури.
– Не Ури? А кто же ты?
– Я Ицхак.
– Ицхак?..
– Да, Ицхак. А Ури умер. В городе Паталипутре. От укуса змеи.
В мае 6283 года от сотворения мира, или 775 от Рождества Христова, франкский король со своей семьею, состоящей из королевы, трехлетнего Каролинга, двухлетней Хруотруды и новорожденного Карломана, отправился осматривать заново отстроенное поместье Валенциан[55] и, оставшись чрезвычайно довольным, решил провести здесь все лето. Ученые друзья его взялись образовывать Карла. Агобард, Павлин Аквилейский и Павел довольно успешно обучали его древней и не столь отдаленной истории. Хуже обстояло дело со стихосложением, азы которого пытались внушить королю Ангильберт и Теодульф. Но еще хуже шло у Карла обучение грамматике. Ее преподавал ему Петр Пизанский. Читать Карл с грехом пополам еще мог, но писать – будто кто-то околдовал его руку, способную на сто шагов поразить без промаха из лука оленя или кабана, но никак не желающую повиноваться перу. Как-то раз Карл вспомнил слова отца, его наивное поучение:
«Коли хочешь постичь свойства и душу предмета, положи его на ночь себе под подушку, а коли с одной ночи не постигнешь, клади еженощно». И сейчас, в свои тридцать три года воспылав желанием научиться писать и читать не по складам, а бегло, как его многоумные друзья – Ангильберт, Петр, Теодульф, Павлин, Агобард, Павел, – король франков и лангобардов, впав в детство, стал подкладывать себе под подушку предметы для письма – навощенные дощечки и стила, сделанные из заостренных камышин. Хильдегарда потешалась над мужем; так он, назло ей, иной раз прежде чем приступить к исполнению супружеских обязанностей, коего неуклонно требовала пылкая швабка, брал в руки дощечку, стило и выцарапывал по-латыни по тонкому слою воска свои корявые буквы:
(«Карл вождь франков будь здоров царь миролюбивый слон Валенциан Аквис-Гранум ну а что касается всего остального можешь не беспокоиться».)
– Неужели эти дурацкие жуки и тараканы, которых ты так старательно вырисовываешь, тебе приятнее, чем то, что должны делать муж и жена, улегшись в кровать?
– За этими жуками и тараканами стоит целый мир, – отвечал он невозмутимо или ничего не отвечал, ежели был не в духе. Ну, а если пребывал в отменном настроении, бросал свою писанину под подушку и набрасывался на Хильдегарду: – Ах так, ты хочешь, чтобы твой муженек навеки остался неотесанным мужланом, ну тогда держись! – И дремлющий за дверью страж томился, слушая долгие любовные стоны и возгласы королевы.
Но недолго суждено было Карлу-принцепсу предаваться прелестям наук и отдыхать на живописных берегах Эрдена. В конце мая взбунтовались бритты, напали на франкские рубежи, в битве пал бретонский маркграф Фордуор. Отважный Хруотланд отправился туда с отрядом и занял место убитого Фордуора. Не успел он отъехать от Валенциана, как с востока пришла другая неприятная новость – в Эресбурге объявился Видукинд, поднял восстание, перебил находящийся там гарнизон франков и своей рукою оборвал жизнь одного из Карловых любимцев – быстроногого Лейдрада. Надо было вновь вести полки на Саксонию. Армия собралась в Дюрене.
55
…отстроенное поместье Валенциан… – Сейчас на этом месте стоит город Валансьен, Франция.