Холодный зимний ветер гнал по реке серые, хмурые волны. С неба сыпались редкие, пугливые снежинки.
Встав на колени перед распятием, король прочел все утренние молитвы, покуда последние остатки утренних сумерек таяли, уступая место дневному свету. Сегодня король встал позже обычного.
Постучавшись и получив разрешение, в спальню вошел аббат Алкуин.
– Ваше величество, от Папы пришли сказать, что через час назначена торжественная встреча у паперти Святого Петра.
– У нас не так уж много времени, – отозвался Карл.
– Это верно, – улыбнулся Алкуин. – С момента вашего рождения до момента сегодняшнего события Господь определил расстояние в пятьдесят восемь лет, восемь месяцев и двадцать три дня. И вот от этого огромного куска времени остался всего один час.
Карл улыбнулся. Он знал, что Алкуин придумает что-нибудь этакое, чем развлечь его мысли в столь значительное утро.
– А если сей кусок времени перевести только на дни, без лет и месяцев? – спросил он.
– Я прикидывал, – ответил аббат монастыря Святого Мартина Турского. – Получается около двадцати двух тысяч дней.
– Всего-то? – удивился король. – Согласись, пятьдесят восемь лет звучат почему-то както солиднее, нежели двадцать две тысячи дней. Ну что же, окунуться, одеться – и в путь.
– Я приготовил все необходимое для такого случая облачение.
– Полагаешь, я не могу предстать в своем обычном королевском наряде?
– Да, государь. Полагаю, что ради сегодняшнего события следует облачиться поособенному. Я подобрал для тебя красивую старинную тунику и белоснежную тогу-кандиду для первой части ритуала. А когда все свершится, мы переоденем тебя в триумфальную пурпурную тогу-пикту, расшитую золотыми пальмовыми ветвями.
– Ишь ты! – усмехнулся король и почесал затылок.
Через полчаса, искупавшись в чане с холодной водой и нарядившись в приготовленные Алкуином одежды, Карл вышел из Ангельского замка и пешком направился по улице в сторону собора Святого Петра. С трудом сдерживая волнение, он старался идти твердой поступью, и его страшно тянуло оглянуться и посмотреть на свои следы, ибо Алкуин нашел для него роскошные сандалии, подошвы которых были украшены гвоздевым орнаментом и должны были оставлять отпечатки в виде красиво переплетенных меж собой свастик.
День был хмурый и пасмурный, небо облачено в унылую серую хламиду, никак не соответствующую торжественному дню. Красивых одежд для неба не нашлось даже у всемогущего Алкуина, идущего по правую руку от короля и также наряженного в тунику и тогу.
Слева шел папский нунций при дворе Карла, за спиной короля шествовали все его любимые друзья – Ангильберт нес в руках королевскую корону, Теодульф шел с франкской Библией, Захарий и Эйнгард, только позавчера приехавшие в Рим из Палестины вместе с посланцами Иерусалимского патриарха, несли привезенные оттуда ключи от Гроба Господня и знамя Святого Града. Они вернулись из дальнего странствия без Эркамбальда, который еще не возвратился из Багдада. Коротышка Эйнгард уже успел так возгордиться своим посещением храма Гроба Господня, что с утра всерьез заспорил с Алкуином, требуя, чтобы тот уступил ему право идти по правую руку от короля; на это турский аббат заметил:
– Ногами, Дварфлинг, до небес не дойдешь.
– Как прикажешь понимать тебя, Альбинус? – набычился Эйнгард.
– Он имеет в виду, – ответил вместо Алкуина Карл, – что ты до Гроба Господня дошел пешком, а надо бы сердцем.
– А я что? Не сердцем? – расстроился летописец. – Ну и ладно, пускай штукатурщик идет справа.
Павлин, Петр, Агобард, Лейдрад, Арно, Дунгал, Дикуил, Мегинфрид, Андрад, Трудгауд – все они также вышагивали следом за своим королем в это хмурое римское утро, и толпы римлян, выстроившиеся по обе стороны улицы, с любопытством взирали на них, не особо-то приветствуя, но и не мрачно. У некоторых внешний вид Карла вызывал смешки – нелепо выглядел король в римских облачениях и своих пышных варварских усищах. Об этом Алкуин не успел подумать и теперь, поглядывая на Карла со стороны, тоже понимал: с усами вышла промашка. Но ведь и о том, чтобы сбрить их, не могло быть и речи, Карл ни в какую бы не согласился. Хорошо хоть, онто сам не догадывается, что усы не вяжутся с тогой.
– Однако Рождество без снега – не Рождество, – повернувшись в сторону Алкуина, промолвил Карл. – Эти робкие снежинки только раздражают. А под ногами хлюпает. Не люблю Рим зимою.
– Кто ж его любит, – в ответ вздохнул Алкуин.
Нунций обиженно покачал головою, слушая разговор варваров. И этого усатого Папа собирается провозгласить… О времена!
Выйдя на площадь Святого Петра, увидели Папу Льва. Он стоял на верхней ступени лестницы перед папертью собора в окружении епископов и архиепископов, в нарядном, но скромном, пурпурном паллиуме, на котором были вышиты три золотых креста. Голова Папы, так же как голова короля, была непокрыта; снежинки таяли, ложась на тонзуру. Поднявшись по ступеням, Карл преклонил колени перед Папой, и тот старательно благословил его, затем сказал:
– Надеюсь, когда мы выйдем из храма, будет светить солнце.
Повернувшись, Папа направился в храм. Король шел следом за ним. Бронзовые статуи Петра с ключами и Павла с мечом строго взглянули на усатого франка в римской тоге. Миновав паперть и внутренний двор, процессия вошла в главное здание храма и здесь остановилась, а Папа и его присные проследовали дальше, в алтарь. Некоторое время все стояли в гробовом молчании. Потом кое-кто стал перешептываться и даже переговариваться вполголоса, но тут же и началась проскомидия.
Во все время совершения мессы, а длилась она, как показалось Карлу, непомерно долго, он успел о многом передумать, вспоминая свою жизнь и все спрашивая себя: «Достоин ли?
Достоин?» И как бы ни были постыдны ли, греховны ли, безобразны ли его воспоминания о некоторых эпизодах или событиях, другие дела, деяния, подвиги покрывали их, и мысленно король внушал то ли себе, то ли Богу: «Достоин! Достоин! Достоин!»
Наконец закончились и проскомидия, и литургия оглашенных, и главная часть мессы – литургия верных. Совершилось таинство причастия. Теперь ожидалось самое волнующее событие, и Карл вдруг подумал сокрушенно о том, что да, действительно оно для него более волнующее, нежели само причастие, а разве так должно быть? Он устыдился своей гордыни и мысленно стал просить у Бога прощения за то, что так неряшливо, почти без благоговения причастился, думая лишь о том, какое грандиозное событие произойдет после вкушения Святых Даров.
Папа сделал ему знак встать на колени, и король послушно склонился коленопреклоненно пред алтарем. Гробовая тишина воцарилась в храме. Чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди, Карл принялся мысленно читать «Отче наш». Он промыслил молитву раз, два, принялся в третий, и тут из алтаря вышел Папа, возложил на склоненную голову усатого франка императорскую диадему и громко возгласил:
– Здрав будь и побеждай, цезарь Карл Август, Богом венчанный великий миротворец, император Рима!
Почти прокричав эти слова, Папа Лев воздел вверх руки и кивнул улыбающимся лицом направо и налево, приглашая присутствующих воскликнуть здравицу нововенчанному императору.
– Аве цезарь Карл Август! – воскликнули римляне.
– Хайль кайзер Карл Август! – воскликнули франки.
Хор подхватил здравицу, наполняя собор ликующим громким пением. Папа встал на колени перед Карлом, как испокон веков подобало в таких случаях, затем медленно поднялся и шепнул:
– Поднимайся!
Карл был ни жив ни мертв от страшного разочарования, постигшего его в это рождественское римское утро. Наконец, собравшись с духом, он поднялся с колен, прикоснулся хладными губами к поднесенному Папой кресту, развернулся и, не оглядываясь, зашагал вон из храма. Когда он вышел во внутренний дворик, луч солнца лизнул ему лицо, но тотчас же тучи снова скрыли солнце.
– Что с вами, государь? – спросил короля подвернувшийся Арно Юваумский. – Вам плохо?
– Если бы я знал, что они замышляют, ни за что не переступил бы порог этого храма, даже в такой светлый праздник! – скрипнув зубами, ответил Карл. – Прочь отсюда! Прочь из Рима!