Одновременно для Отмана Карл Великий и великий воитель. Ссылаясь на биографию Эйнгарда, он перечислял присоединения Карла к владениям франков, подчеркивая, что огромными владениями франки были обязаны именно силе оружия («…в результате множества войн» (Ibid., 166)). Отман пришел к выводу: «Карл получил от своего отца Пипина Короткого могучее королевство, и он сумел столь успешно и благополучно расширить его, что увеличил его размеры почти вдвое» (Ibid.).
Таким образом, Отман сделал все возможное, чтобы при доказательстве исконных верховных прав народа и исторического существования ограничений власти короля во франкском государстве подчеркнуть исключительность характера правления Карла Великого, определявшуюся его политической гибкостью и мудростью. По сути своей в трактовке деятельности Карла Отман близко подошел к идее добровольного соглашения монарха на ограничение его власти и признания им необходимости следования традиции и обычаю. Карл Великий в то же время предстает как великий воитель и законодатель, идеал монарха, который в трактовке автора стал эталоном на века. Достаточно тенденциозная интерпретация образа Карла Отманом, данная с позиций конституционализма, дает возможность считать, что ярый тираноборец способствовал формированию культа идеального монарха в лице Карла Великого, долго сохранявшегося во французской историографии, и внес значительный вклад в разработку и создание королевского мифа. Несколько иначе трактовался мыслителем вопрос об империи: для Отмана империя — по видимому, лишь расширенное королевство франков; никакого почтения ни к титулу императоров, ни к самому понятию империи (судя по всему, в его представлении связанному с понятием Римской империи) он не выказывал. Напротив, автор явно разделял мнение, что французские короли не склоняются и не должны склоняться перед императорами, тем более, не являются их вассалами. Вся эта эпоха трактовалась историком как высший этап развития государства франков, как своего рода недостижимый с тех пор политический идеал.
Вайнштейн О. Л. Западноевропейская средневековая историография. М.–Л., 1964.
Эльфонд И. Я. Тираноборцы. Саратов, 1991.
Franklin J. Constitutionalism in the 16th century: Protestant Monorchomachs // Political changes and social change. New-York, 1967. P. I 17–132.
Harsin P. Le parrain d'une école germanique. F. Hotman et sa «Francogallia» // Revue des sciences politiques. 1926. V. XLIX.
Hotman F. Francogallia. Cambridge, 1972.
Huppert C. The idea of perfect history. Urbana, 1970.
Kelley D. François Hotman: A revolutionary's ordeal. Princeton, 1979.
Kingdon R. M. Myths about the St. Bartholomew's Day Massacres. 1572–1576. Cambridge-London, 1988.
Simon J. Le Myth royal. P., 1984.
Skinner Q. The foundation of modem political thought. Cambridge, 1978. V. I–II.
Yardeni M. Le conscience national en France pendant les guerres de religion. P., 1977.
Yardeni M. French calvinist political thought // International Calvinism/ 1541–1715. Oxford, 1985. P. 315–338.
М. А. Юсим
Карл Великий в средневековой итальянской хронике легенда о восстановлении Флоренции у Джованни Виллани
Имя Карла Великого встречается в средневековых итальянских исторических сочинениях главным образом постольку, поскольку его личность имеет непосредственное отношение к описываемым в них событиях, к истории Италии и, прежде всего, к локальной истории, к которой эти сочинения были обычно привязаны вплоть до эпохи Возрождения.
Флорентиец, пишущий об истории своего родного города, упоминает о прочих событиях, происходящих в окружающем его мире, в той связи, в какой эти события затрагивают историю Флоренции, и это субъективное отношение к историческому материалу дает первый повод для постановки вопроса о соотношении мифа и реальности в реконструировании прошлого.
Навряд ли сегодня кто-то станет резко противопоставлять эти два понятия, беря на себя смелость указать, где начинается миф и кончается действительность. Скорее на более благосклонный прием может рассчитывать утверждение, что всякая реальность есть миф — в той мере, в какой она доходит до нас через чье-то восприятие, и что всякий миф есть реальность — в той мере, в какой всякая мифологическая конструкция состоит из реалий, а эта мера очень высока.