— Побойся бога, ведь ты мне совсем ноги отдавишь!
— Пустяки! Зато я славно погуляю на твоей свадьбе, — потешалась над ним Карла, не переставая кружиться.
— Честь имею, кума, надо бы и нам с тобой сплясать, чтобы у тебя уродился высокий лен, а у меня не свело под коленками жилы, — заявил развеселившийся Барта Марките, встретив ее у трактира в первый день праздника.
Последнее время они немного не ладили, потому что Барта чересчур часто напоминал ей о том, что Карле пора замуж. Маркита ведь не знала, что к служивому приставал Петр, уговаривал быть посредником в этом деле.
— Мне не до плясу, но коли иначе нельзя, так уж ладно, — недовольно ответила женщина.
— Да что это с тобой, кума? Похоже, у тебя душа не на месте. Что это ты от меня скрываешь? Ведь я тебе, честь имею, не чужой.
— Да чего мне скрывать? Видела я во сне покойника Драгоня, и думается мне, что нет ему покоя на чужой стороне. Вот и решилась сходить весной на Святую гору помолиться. А тебе он не привиделся часом?
— Славно придумала, кума! Я, честь имею, тоже собираюсь в Клатов за оловом. Тогда мы выступим в поход вместе. Бедняга Драгонь и мне не раз снился.
— Скажи-ка, голубчик, он ничего такого не говорил тебе? — спросила Маркита, вся трепеща.
— Как же! Постой-ка! А вот как он мне недавно привиделся: я, честь имею, обучал его артикулу, а он назвал меня дураком и не захотел подчиняться моей команде. Так точно оно и бывало в прежние времена. Драгонь был добрый малый, но до чего упрям! Карла вся в него. А что такое творится с девчонкой? Она давно какая-то невеселая, и лицо у нее такое хмурое.
— И-и, кум, девушки все так. То хмурятся, то смеются, — отвечала Маркита.
— Честь имею, кума, ты, конечно, не дашь мне и слова промолвить, но смотри, вспомнишь еще меня: ведь Карла любит Петра... Я бы хотел...
— Не болтай зря, — оборвала его Маркита, и они вошли в трактир, до отказа набитый молодежью.
Барта непременно принялся бы накручивать ус на палец, если бы ему не пришлось помогать себе локтями, чтобы пробиться к столу, где сидели пожилые люди.
Первый день праздника прошел очень весело. Назавтра после обеда Барта привел в трактир нового гостя. Это был его племянник, который пришел в отпуск из Пльзена погостить на праздники. В Страже парня уже знали, и молодежь приветствовала его веселым криком. Солдат тотчас же сбросил мундир и пустился в пляс. Он был красивым парнем. Все девушки исподтишка любовались им. Одной нравилось его лицо, другой — военный мундир, третьей — ловкость в танцах, что почиталось главным достоинством.
— Карла, — сказала Гана, когда они поутру шли доить коров, — а ведь племяннику Барты очень пристал мундир, не правда ли?
— Не скажу. Да и что ты в нем нашла? Он просто пустой вертопрах, и голова у него такая рыжая, разве ты не приметила? — отвечала Карла, и ее темные глаза испытующе остановились на лице подруги.
— Не приметила. Зато мне военное платье очень нравится.
— Об этом ты мне еще никогда не говорила, — упрекнула ее Карла.
— Да оно мне только сегодня и бросилось в глаза, — равнодушно проговорила Гана, от души зевнула и устало опустилась на лавочку в хлеву. — У меня глаза совсем слипаются, — призналась она подруге, — я уж больше ничего не вижу. Упала бы сейчас хоть на камень и уснула бы как убитая. А ведь нам нужно подоить коров и снова танцевать. Вот будет дело, если завтра мы...
Она не договорила, прислонилась головой к стене и уже спала.
Карла с минуту постояла возле девушки, скрестив на груди руки, пристально поглядела ей в лицо, потом с глубоким вздохом взяла подойник и принялась за дело. Прибежавшая следом за ними молоденькая служанка хотела разбудить Гану, но Карла не велела — она-де и одна со всем справится. Через час работа была закончена, а Гана все еще спала. Теперь девушкам опять нужно было идти на танцы, иначе парни подняли бы их на смех: вот, мол, сони, у них отвалились ноги! А они ни за что на свете не согласились бы так опозориться.
VII
На третий день праздника парни с раннего утра разгуливали по деревне. Они рядились кто во что горазд, всех поддразнивали, и даже старухам, на которых они нежданно-негаданно нападали, — и тем приходилось попрыгать с ними. «А ну-ка, наддай, чтобы конопля уродилась повыше!» — кричали парни, подбрасывая ввысь бабушек. Один из них вырядился медведем, другой опутал себя горохом, а вместо головы выставил большую брюкву, третий бегал на четвереньках и хватал за ноги всех встречных. Скажем прямо: они дурачились как могли, и чем глупее была шалость, тем больше она всем нравилась. Играли и танцевали до самой ночи.