– Посмотри, – сказал Пит, – на луну. Наклонившись вперед, они посмотрели в окно. -Да.
В обрамлении рваных облаков торчала яркая луна.
Глава шестая
– Делай что хочешь, только не буди кота.
– Я тебя умоляю.
– Ты не понимаешь. Сегодня я играл этому коту Баха. Пытался исполнить сонату для скрипки соло. Можешь себе представить? После этого он, без сомнения, заслуживает отдыха, по крайней мере с его точки зрения. Нет, я не собираюсь тебя убеждать, будто понимаю его точку зрения. И все-таки у нас с этим котом гораздо больше общего, чем ты думаешь. У нас очень много общего.
– Да что ты говоришь, – сказал Пит.
Лен повернул ключ в замке. Они вошли в гостиную. Кот, лежавший в кресле, поднял голову.
– Он не спит.
– Он никогда больше не заснет, – сказал Пит, садясь. – Бах, может быть, прямо-таки создан для тебя, а этого кота он просто уничтожил.
– Ну, не знаю, – сказал Лен.
Он спихнул кота с кресла. Тот упал на пол с глухим стуком и уставился на Пита, недовольно помахивая хвостом.
– Ты, может быть, и не понимаешь его точку зрения, но я думаю, что мою точку зрения он вполне уразумел.
– Ты имеешь в виду свою точку зрения относительно него?
– Да.
– И какова же она?
– Презрение, – сказал Пит, – и пренебрежение. Я о нем невысокого мнения и готов всячески унижать его и нелестно о нем отзываться, чтобы кто-нибудь не подумал, что я его высоко ценю.
– Очень жаль. Печально это слышать.
– Слушай. Любой здравомыслящий человек постарался бы умолчать, что его кот обладает математическими и музыкальными способностями и на этом основании считает себя королем этого курятника.
– Ты сказал – постарался бы умолчать или гордился бы?
– Я сказал – постарался бы умолчать.
– А мне послышалось, ты сказал – гордился бы.
Кот уселся на ковре и стал вылизывать лапы.
– Этот кот – уже не то животное, каким он был раньше, – сказал Пит. – Посмотри на него. Он стал шестнадцатой долей.
– Нельзя все сваливать на Баха.
– Почему бы и нет? Он правит в этом доме железной рукой.
Лен покачал головой и задернул занавески. Продолжая качать головой, он сел за стол, тяжело вздохнул и выдохнул воздух сквозь сжатые зубы. Он опустил очки на кончик носа и оглядел поверх них комнату затем водрузил очки на место.
– Что? – воскликнул он, неожиданно резко срывая очки с носа. – Что такое? Что ты сказал? А? Бах? Бах? Что там насчет Баха?
Пит развалился в кресле.
– Скажи мне кое-что, – сказал он. – Кто такой Бах?
– Кто он такой? Как у тебя язык поворачивается задавать такие вопросы!
– Что ты мне можешь о нем рассказать?
– Да ты с ума сошел.
– Слушай, – сказал Пит, наклоняясь вперед, – пусть и у нас будет что-то общее. Ты наверняка знаешь о нем очень много, учитывая, как ты меня им грузишь. Что в нем такого особенного?
– Нет, – сказал Лен. – Спроси кого-нибудь другого. Я тебе ничего не смогу сказать. Это не обсуждается. Я о нем говорить не могу.
– А что так?
Лен пожал плечами и открыл дверцу буфета. Он снял с полки бутылку вина, вытащил пробку и, сунув горлышко под нос, принюхался, потом поставил на стол бутылку и два бокала. Он мрачно посмотрел на бутылку, поднял ее и прочел этикетку. Потом передал ее Питу. Пит тоже принюхался и вернул бутылку. Лен снял очки, задержал дыхание и снова понюхал вино. Он плеснул вино в бокал, поднял его к самому носу посмотрел в него и сделал маленький глоток. Задержав вино во рту, он начал ходить по комнате, то закатывая глаза, то зажмуриваясь. Он стал полоскать вином горло.
– Бах? – повторил он, сплевывая вино в бокал. – С ним все просто. Самое главное в Бахе… самое главное в Бахе…
Он поднял бутылку, нахмурился и поставил ее обратно в буфет, закрыв дверцу.
– Самое главное в Бахе, это… дай собраться с мыслями… это…
Он сел на угол стола, но тотчас же вскочил, поднял бокал и стал хлопать себя по брюкам, пытаясь стряхнуть капли пролитого вина.
– Эх! Эх! Эх!
– Взял бы тряпку.
– Эх!
– Повернись-ка, – сказал Пит. – Да ничего тут нет.
– Я чувствую, что они намокли.
– Ты вроде говорил про Баха.
Лен расстегнул брюки и снял их. Он схватил их за края штанин и стал энергично встряхивать. Затем осмотрел пятно, снова надел их и застегнул.
– Тридцать девять и шесть лет назад.
– Ты бы еще на голову встал, – сказал Пит. – Господи помилуй, расскажешь ты мне или нет, чего ты помешался на этом чертовом Бахе?
– Бах? Это же элементарно. Самое главное в Бахе то, что он воспринимал свою музыку как эманацию, некое излучение, не исходящее от него, а проходящее сквозь него. Из точки А через Баха в точку С. Больше и говорить нечего.
Он сел в кресло и откинулся на спинку.
– Взять Бетховена.
– Что ты имеешь в виду?
– Что ты имеешь в виду? – повторил Лен. – Бетховен всегда Бетховен. А Бах как холод или жар, как вода или огонь. Он Бах, но и не Бах. Его и сравнить-то не с кем.
– Погоди минутку…
– Видишь ли, – сказал Лен, щупая брюки под ягодицами, – когда я слушаю музыку Баха, я ощущаю, что такое осознание. Не осознание того, что я слушаю Баха, а просто осознание. Нет ни кожи, ни дерева, ни плоти, ни костей, ни оргазма, ни возвращения сознания. Нет жизни, но нет и смерти. Нет действия как такового. Осознание мира сводится к семи ветрам, или к семидесяти семи конечно, в зависимости от того, какой ты и как воспринимаешь мир.
– Так вот прямо?
– Можешь даже не спрашивать. Это осознание мира как бездействия возникает само по себе. И нечего напрягаться. Можно было бы напрягаться, если бы Бах был кем-нибудь другим. Тогда ты мог бы сказать: да, я слушаю это. Я. Но Бах и знать тебя не желает. Бесполезно пытаться постичь его через свое «я». Бесполезно.
– Ну да.
– Бах – композитор для слабых. В то же время он и для сильных, вот почему его музыка потрясает всех тех, кто не слабый и не сильный.
– Bay!
– Бах, – сказал Лен, вставая и подходя к стене, – не имеет ничего общего с такими темами, как убийство, природа, массовая резня, землетрясение, чума, бунт, голод и все такое. Ему нет дела до серьезных вещей как таковых. Вот почему для него всегда найдется место. Веришь ты или нет, но Баха можно положить в задний карман брюк. Просто взять и положить в задний карман. Но если ты кладешь его в задний карман, ты должен понимать, что его ты в задний карман не кладешь.