– Слушай, – сказал Марк, – аннулируй мою подписку на следующий год, договорились? Я отказываюсь.
– Там у бара был один поэт, – сказал Пит.
– И что он мне о тебе сказал?
– Он спросил меня, знаю ли я, кто он такой.
– Ну?
– Я сказал ему, что он на него не похож.
– Молодец, соображаешь.
– Лежит раввин в постели с любовницей, – сказал Пит, – а тут хозяйка квартиры в дверь стучится. Он вскочил, нырнул под кровать, а шляпа осталась лежать между ног у женщины. Входит хозяйка. «Таки что ж это делается, – вопит она. – Нашего ребе шлимазла совсем туда засосало!»
От смеха оба повалились на стол.
– Как это у тебя так хорошо получается еврейский акцент? – спросил Марк. – Кто тут еврей, я или ты?
– Дело привычки, – сказал Пит. – Ты заметил, что в этом пабе собираются очень красивые женщины?
– А то. А где Вирджиния?
– Дома.
– Дома – где?
– У себя дома.
– Ага, вот в чем дело.
– Да, дело именно в этом. Я, кажется, начинаю прозревать.
– Прозревать? Похоже, ты стал видеть лучше меня.
– Я продираюсь к сути вопроса через толщу ложных гипотез, старик.
– Ты только меня не спрашивай, – сказал Марк, – в чем заключается эта суть. На самом деле никто не понимает…
– Успокойся, без тебя разберусь.
– Нет, никто этого не понимает и сказать тебе не сможет.
– Уж ты-то точно.
– Уж это точно, – сказал Марк. – А чего это народ расходится?
– Лавочка закрывается.
– Прямо скажем, не вовремя. Действительно, собираются нас выставить. Вот когда я говорю, что пора идти, меня обвиняют в догматизме.
– Да здешнему хозяину такого слова не выговорить.
– А что ты имеешь в виду под словом «догма»?
– Вставай давай.
– Встать, раз – два.
– Пошли.
– Шагом марш.
Они прошли по Оксфорд-стрит и, перейдя улицу на перекрестке, свернули на Грейп-стрит. Марк грузно оперся о столб автобусной остановки.
– А где наша королева бала?
– На метро поехала, – сказал Пит.
В автобусе Марк тотчас заснул. Пит помог ему выбраться наружу, когда они доехали до своей остановки. Они остались стоять почти посередине мостовой.
– Держись крепче, – сказал Пит.
– У меня уважительная причина!
– Принимается. Где твой ключ?
Они ввалились в прихожую.
– Пит, – сказал Марк, – в самом начале чего-то важного мы об этом не догадываемся.
Пит толкнул дверь спальни и включил свет. Нетвердым шагом они вошли в комнату.
– Снял бы ты их с меня.
– «Обломов» Гончарова.
Пит сел на пол, поднял ногу Марка и стащил с нее ботинок.
– Иван Иванович, – продекламировал Марк, – застрелился.
– Сделай мне одолжение. Иди спать!
Марк прямо в рубашке забрался под одеяло. Пит, сидя на кровати, уставился на него.
– Пит!
– Да.
– Никаких сомнений.
– Их и быть не может, – сказал Пит.
Глава двадцать четвертая
– Я видел привидение.
– Чего? – обернулся Марк.
Они сидели в кафе «Лебедь», был ранний вечер. Позади стойки, передавая мороженое через сервировочное окно, переговаривались по-итальянски мать и дочь.
– Это, случайно, не Лен там через дорогу бежит?
– Глазам не верю.
Лен проскочил между двумя автобусами и мебельным фургоном, добрался до тротуара и заглянул внутрь кафе через стеклянную дверь.
– Это что за чувак, первый раз вижу, – сказал Марк.
Тот, улыбаясь, подошел к их столику.
– С Рождеством.
– Ты же вроде бы отправился покорять новые земли, – сказал Пит. – Как там Париж, осталось от него хоть что-нибудь после тебя?
– Я уехал, – сказал Лен, садясь. – Два дня как вернулся.
– Два дня? – сказал Марк. – Чем же ты занимался?
– Набирался сил.
– У тебя такой вид, словно за тобой гонится полиция двенадцати континентов, – сказал Пит. – Колись, чего это ты оттуда слинял?
Лен посмотрел на них.
– Как тут дела?
– Отлично, – сказал Марк. – Ты почему оттуда уехал?
– Почему я уехал? Да потому, на это есть причина. Вам рассказывать не собираюсь. Хотя ладно. Расскажу.
– Ну? – сказал Пит.
– Это из-за сыра.
– Из-за сыра?
– Из-за сыра. Из-за вонючего камамбера. Он меня доконал. Это должно было случиться, скажу я вам, если не с первого раза, то с двадцать восьмого точно. У меня температура поднялась градусов на пятьсот, врать не буду. Меня озноб колотил, и в то же время я от горшка отойти не мог. В какой-то момент я подумал: все, чему быть, того не миновать. Не судьба, так не судьба. Знаете, на что это было похоже? Когда какой-то бугай ударяет по мячу, ты пытаешься его поймать, а мяч вместо этого со всей дури впечатывается тебе в глаз, в данном случае – в живот. Нет, теперь уже все в порядке. Я в сортире заседаю всего по три раза в день. Теперь я могу все это более-менее регулировать. Один разок посижу на очке с утра, потом ненадолго зависну перед ланчем, потом еще разок после чая, и до вечера свободен. Могу делать, что хочу. Я вижу, вы, ребята, меня не понимаете. Вся сложность общения с камамбером заключается в том, что он бессмертен. На самом деле он начинает по-настоящему жить только после того, как вы его сожрете. По крайней мере тот конкретный камамбер, который достался мне. Этот немец, мой знакомый, к которому я и поехал, без него жить не мог, даже в постель без него не ложился. Большой специалист, скажу я вам.
– Но он его хоть заворачивал? – сказал Марк.
– Конечно. Естественно, заворачивал. Но вообще он обращался с этим сыром грубо и жестоко. Как он его кусал, это надо видеть, прямо вгрызался в него, а потом сосредотачивался на вкусе. У него от напряжения пот с носа капал, но он всегда выходил победителем из этой схватки. Я даже не видел, чтобы он ел что-нибудь еще, так, иногда только перехватывал помидорчик или пару грибочков. Извините за такие деликатные подробности, но в туалете его мочой воняло хуже, чем от любого ветхозаветного раввина.
– Ты в Париже больше недели пробыл, – сказал Пит. – Что там еще было?
– Да я уж не помню, – сказал Лен. – Все стерлось и выветрилось. Стоит мне подумать о Париже, и я сразу думаю только о сыре.
– Слушай, – сказал Марк. – Хватит дурака валять. Что там случилось? Какого черта ты уехал?