Не способен ты жить по чужим правилам, не получается у тебя готовить на чужой кухне.
Tы говоришь: дружба и все такое – вещи бесполезные. Если это так, значит, я большую часть жизни провел в плену иллюзий. Tы же никогда под их влияние не попадал. Ты просто на это не способен. Я заблуждался, но не я хочу избавляться от этого заблуждения. Иногда мне казалось, что ты готов поддаться этому очарованию встреч. Но я, выходит, ошибался. А ты, оказывается, всегда это знал.
Вопрос заключается в том, в какой мере ты можешь отвечать за все это? Нужно ли к тебе относиться как к человеку ответственному и заинтересованному или нет? В конце концов, в чем ты заинтересован, когда общаешься со мной или с другими друзьями? Естественно, предметом интереса никто из нас не является, по крайней мере тебе нет никакого дела до того, какими мы хотим быть и какими себя видим; мы тебе интересны лишь в той мере, в какой соответствуем твоим требованиям. Как только ты выясняешь, что твои друзья не вписываются в установленные для них рамки, ты великодушно позволяешь себе презирать их. Следуя твоей логике, это вполне естественная реакция. Презрение – вот их приговор, вот их эпитафия. В другом случае они становятся лишь предметом академических экзерсисов на тему несостоятельности. И дело ведь не в том, что они сами оказались несостоятельными, нет, просто, стараясь быть самими собой, жить, как они считают нужным, они продемонстрировали свою несостоятельность по отношению к тебе.
Других критериев у тебя нет.
Tы ведь всегда знал, что я – тяжелый случай, но при всем этом ты продолжал общаться со мной. Почему? Неужели потому, что считал меня равным себе? Ну уж нет, как же, разбежался. На самом деле ты меня всерьез никогда не принимал. С твоей точки зрения, я человек потерянный и грехам моим нет искупления. В твоей системе координат спасение души мне не светило. Лен и Вирджиния – эти еще не были окончательно потеряны, я же оказался за рамками допустимого, я полностью выпал из нарисованной тобой схемы моральных ценностей. Ты мог использовать меня в качестве яркого примера того, как нельзя жить. Отрицательная копия.
Но кое-что я понимаю. И помимо этого я понимаю кое-что еще. Не думай, что я совсем ничего не вижу. Мы с тобой встречались и общались. Ты и я. Помнишь, как-то раз мы напились и долго простояли на автобусной остановке? Но я не уверен, один ты был тогда или нет. Я перестаю тебе доверять, как только мы оказываемся наедине.
Получается, что, как только ты остаешься один, ты тотчас же оказываешься во мне. Или ничего не происходит. В любом случае какой смысл дальше играть в эту игру? Для себя никакой пользы я в этом не вижу.
Ты вот говорил о костях. А что такое кости? Ты же у нас вампир-кровосос, и я думаю, отрицать это бессмысленно.
Мы, вся наша компания, нужны были тебе в качестве исполнителей эпизодических ролей в твоем спектакле, в твоем маскараде, чтобы воздавать тебе почести, как подобает придворным. Так вот послушай. Функция друга, того человека, которого ты действительно называешь другом, – быть посланником от себя к самому себе. Он гонец-посредник. Тогда он становится человеком твоей души. Но хватит, с меня довольно.
Мы все были твоими сообщниками, вот только я оказался, с твоей точки зрения, самым бестолковым. Слишком долго я позволял тебе жить в плену этой иллюзии.
Дело в том, что я тобой восхищался. С восхищением шел за тобой по тропе войны. Я участвовал в твоей охоте, потому что мне нравилось убивать добычу вместе с тобой, скольких бы крыс мы ни учуяли. Вот тот парень, вот тот шакал, на которого я смогу стать похож. А теперь я по этому поводу лишь улыбаюсь; надеюсь, что улыбка у меня получается доброй, – нужно будет посмотреть в зеркало, чтобы увидеть, на что она похожа. Ты же на самом деле держал меня даже не за оруженосца, а за кухонную прислугу. А я в это самое время пытался играть роль тебя. Да уж, какой-то грязный двойной обман получился. Так что в некотором роде я тебя тоже использовал.
Но в то же самое время я знаю и что было в наших отношениях хорошего. Я знаю, что в них было настоящим, несмотря на всю нашу несхожесть. Я знаю, что останется, какое масло не прогоркло, какой сыр не заплесневел. Хочешь не хочешь, а долговременное сосуществование, пусть даже в виде двухголового чудища, иногда порождает что-то высокое и красивое в теле этого странного существа.
Я скажу начистоту, и это не сможет изменить тот факт, что ты всегда имел полное право прийти в мой дом, когда тебе захочется и в любом настроении, и оставаться сколько угодно, и я об этом не жалел. И это право останется за тобой. Но слишком часто ты приходил со своим бельем, со своим одеялом, в общем, приносил все, что только мог. Не можешь ты перекантоваться даже в ночлежке, не переделав ее по своим правилам. Вот только перестроить полностью мой дом у тебя не получалось, я не позволял тебе даже мебель передвинуть. У меня есть свои представления о том, где я живу. Ты ведь не дурак. Ты прекрасно знал, что и я веду свою игру А вот с Вирджинией ты мог поступать как заблагорассудится. Ты же действовал напропалую: пусть даже рухнет все мое королевство, но я буду знать, что все это произошло по моей вине, с моего величаво извращенного согласия. В результате ты сам похоронил все, что было между вами. Вот тут-то я тебе и понадобился. Но знаешь что? Я у тебя ничего не отбирал. Можно сказать, что ты сам все это подстроил.
Ты, может быть, и проиграл, но и я не выиграл. Судя по всему, именно это ты пытаешься вбить себе в башку.
Ей нужно было глотнуть свежего воздуха. Tы со своими правилами имеешь право на существование, но ты забываешь, что такое же право имеет и она, по крайней мере с ее точки зрения. Я, между прочим, тоже существую по праву.
Ладно. Я с удовольствием приглашу тебя на чашку чая. Но я не желаю больше быть твоим Дураком и не желаю быть твоим Черным Рыцарем.
Он замолчал и выжидательно откинулся на спинку стула.