Через двадцать минут после беседы с Абметовым позвонила Бланцетти. Испросив разрешения зайти к ней по очень важному делу я встал и, под испепеляющим взглядом Татьяны, направился к дверям.
— Сегодня ждать? — спросила она.
Ничего не ответив, я вышел в коридор и постучал в соседний, двести пятьдесят третий номер. Меня тут же впустили.
— Извините, я ужасно обгорела на солнце и теперь вот мажу себя всякими спасительными средствами, — сказала мне Бланцетти. Лицо у нее было густо намазано каким-то белым кремом. — Располагайтесь.
Она вернулась к зеркалу на туалетном столике в спальне. Слава богу, не попросила растереть ей спину.
— Почему вы сняли номер по соседству с нами? — спросил я.
— А почему вы думаете, что это не была просто случайность, — возразила она продолжая растирать крем.
— Если хотите, можно уточнить у портье.
— Хорошо, вы меня поймали, — улыбнулась она. В сочетании с кремом улыбка у нее получилась так себе. —Я путешествую в одиночестве и мне хотелось, чтобы поблизости был настоящий мужчина! — слишком откровенно призналась Бланцетти. Приятно, черт побери, когда о тебе так говорят, подумал я.
— Но вы же видели, что я не один.
— Конечно видела. Но я не подразумевала ничего такого, что могло бы вызвать гнев вашей подруги. Вы, мужчины, все понимаете, только в одном, вполне определенном, смысле, — обиняками и несколько многословно, она свела на нет свой же комплимент. — Это и есть ваше срочное дело? — поинтересовалась она.
— Нет, это так — к слову. На самом деле, я пришел поговорить о вчерашнем нападении.
— Нападении? — переспросила она, — но я уже рассказала все что знаю.
— Хорошо, если так… Скажите, вы свободны завтра в первой половине дня?
— Это зависит от того, что вы собираетесь предложить мне взамен, — ответила она. Кокетство или ирония — недоумевал я. И сказал, что, к сожалению, ничего предложить ей не могу. Но Бланцетти была противоположного мнения: «Как, встретиться лицом к лицу с убийцей?! Это же здорово!», —воскликнула она. Мы досконально обговорили все детали: что она должна говорить в том или ином случае, как ей себя вести, если ситуация выйдет из под контроля, ну и тому подобные вещи. Кое-что мы даже прорепетировали.
Когда я вернулся в свой номер Татьяна уже спала — или делала вид.
8
Пока мы завтракали, Татьяна беспрестанно канючила, напрашиваясь на поездку к Большой Воронке.
— Мне страшно оставаться тут одной, — сказала она, после того, как я в очередной раз отказал.
— Я тебе бластер оставлю, хочешь, — предложил я.
— Зачем он мне? — удивилась она.
— Для храбрости.
— Для храбрости у меня есть только ты! — видя, что мольбами она ничего добьется, Татьяна перешла на грубую лесть.
Признав ее безусловную правоту, я твердо отказал и теперь уже окончательно.
— Ну и ладно, — неожиданно успокоилась Татьяна и включила телевизор.
По пути к посадочной площадке, я зашел в гостиничный медпункт. В персонально подобранные антиаллергены верилось с трудом, поэтому, вопреки совету Шлаффера, я собирался поглотить все, чем располагала оркусовская медицина. И если бы не врач, то мне бы это вполне удалось. Врач остановил меня на шестой таблетке, сделал инъекцию и велел носить с собой специальную маску-респиратор.
Полтора десятка экскурсантов топтались на северной посадочной площадке. Я планировал познакомиться с Себастьяном Дидо как бы случайно и даже придумал несколько способов, как это сделать, не вызвав подозрений. Но когда я поднялся на площадку, Абметов и Дидо были уже там и уже о чем-то спорили. Абметов представил меня как своего давнего знакомого, и мы с Дидо пожали друг другу руки. Пожатие у него оказалось вялым, да и сам Дидо выглядел флегматичным студентом-отличником. «Паломник» — шепнул мне на ухо Абметов и повернулся к Дидо.
— Так вы говорите оркусознание… хм… и у кого, позвольте спросить, об этом можно прочитать?
— У профессора Воробейского, — Дидо с трудом выговорил фамилию.
— Ха, да с такой фамилией я бы и под анекдотом не подписался! — высокомерно воскликнул Абметов. Можно подумать, у самого фамилия — ну по крайней мере — Орловский. Дидо оскорбился и замолчал. Поэтому я так и не узнал, о чем они спорили.
Бланцетти пришла в числе последних. Для прогулки по джунглям она выбрала бежевый комбинезон из тонкой плотной ткани, панама была подобрана в тон комбинезону; вуалетка отсутствовала, поскольку она не сочеталась с ярко-розовыми солнцезащитными очками. По плану, я с Бланцетти незнаком, но ничто не мешало нам познакомиться по дороге. Места во флаере заранее не распределили, и все уселись кто куда хотел. Абметову место тоже нашлось. Он и Дидо сели прямо передо мной. Бланцетти — справа, в другом ряду. В пять минут одиннадцатого мы взлетели.
Я впервые увидел Оркус-Отель с высоты птичьего полета и при свете дня. Архитекторы так и задумали — рассматривать отель следовало не с земли, а сверху. Взлетно-посадочные ладони оказались не протянутыми как за подаянием, а поднятыми в приветственном жесте: коренной гоморкус, голову которого изображал отель, делал ручкой (точнее — ручками) кому-то в небесах. Из-за избытка пальм гоморкус выглядел порядком заросшим и нецивилизованным. Два больших симметрично расположенных бассейна служили гоморкусу глазами. Россыпь бассейнов размерами поменьше изображала, должно быть, слезы умиления.
Флаер пересек узкую полоску джунглей, что отделяла Оркус-Отель от океанского побережья, повернул на запад и около получаса летел над бескрайними песчаными пляжами — теми самыми, куда так влекло Татьяну. Затем мы повернули на юг — в глубь континента. Флаер проглатывал километры сотня за сотней; поднимавшаяся над влажными джунглями сизая дымка испарений обтекала корпус как океанская волна, давая ощущение скорости, хотя, на самом деле, флаер летел не слишком быстро, дабы пассажиры могли хорошенько рассмотреть пока еще не захламленные человеком, знаменитые оркусовские джунгли.
Воронка возникла прямо под нами так неожиданно, что на мгновение мне показалось, будто разверзлась чья-то пасть и флаер вот-вот в нее затянет — для этого хозяину пасти достаточно было лишь легонечко вдохнуть. Флаер шел вниз по спирали, мы опустились примерно на два километра ниже края воронки и на полтора километра ниже уровня океана. Из чрева воронки поднимался горячий смог и дальнейший спуск ничего бы нового не дал — видимость и так была уже нулевой. Мы вынырнули — сначала из смога, потом — из воронки и пошли на посадку.
Посадочную площадку «Большая Воронка» построили в полукилометре от воронки. Первым, кого я увидел выходя из флаера была Татьяна — рот до ушей и еще машет мне руками, будто я только ее и ждал. И сразу стало понятно, что держали в голове архитекторы Оркус-Отеля, когда проектировали посадочные ладони. «Супруга — всюду за ним следит», — услышал я за спиной приглушенный голос Абметова — так он объяснил Дидо внезапное появление Татьяны. Пока я устраивал ей выговор, Абметов познакомился с Бланцетти (я ее предупредил, что тот в курсе операции) и подвел ее к Дидо. Дидо пожал ей руку, но более никак не отреагировал. Кроме нашего флаера, возле воронки стояло с десяток похожих прогулочных судов. Еще два флаера сели сразу после нас, и толпы туристов заполонили всю посадочную площадку. Я боялся, как бы не потерять Дидо в этой суматохе. Наконец, толпа кое-как сорганизовалась и длинной вереницей двинулась к смотровой площадке.
Природа позаботилась о том, чтобы подойти к краю воронки и заглянуть в нее (а это — мечта любого, кто прилетает на Оркусе) было невозможно. До странности беззвучная, непролазная оркусовская сельва (по научному — orcuselvas) делала невидимыми крутые склоны и не давала подойти к манящей бездне ближе, чем на двести-триста метров. Для любителей острых ощущений соорудили специальную смотровую площадку, своего рода неширокий помост длиною с полкилометра. Он начинался сразу за посадочной площадкой, проходил над зарослями, а затем, двухсотметровой стрелой, нависал над самой пропастью.