— Посмотри на него, твоя вина, что он в таком состоянии, — говорю ей, направляя член к лону.
Не давая времени на ответ, вхожу в неё одним толчком. Валентина напрягается, но я не намерен её отпускать.
— Ты влажная, а это значит, ты завелась.
— Разве я сказала обратное? — спросила она, задыхаясь и принимая всю мою длину.
Я хватаю Валентину за ягодицы, увеличивая темп и теряясь в её глазах. Это такая загадка, что иногда мне страшно до усрачки попасть в замкнутый круг, из которого не смогу выбраться.
Она вздыхает, когда я срываю с неё майку, освобождая прекрасную грудь.
Между нами лишь грубая потребность, рождённая исключительно для получения немедленного удовольствия без чувств, без прелюдий. Валентина кладёт руки мне на грудь, выгибает спину навстречу толчкам, наслаждаясь каждым движением.
— Смотри на меня.
Она повинуется, глубоко проникая в душу своим взглядом — временами пустым и безжизненным.
— Я смотрю на тебя. — И своим голосом, возможно, более эффектней чем телом, она доводит меня до края.
Я толкаюсь мощными ударами, как мне нравится, и выхожу, кончая на неё. И только в этот момент осознаю: я совершил беспрецедентную ошибку. Я не использовал презерватив, а она ничего не сказала, чтобы остановить меня.
— Когда ты в последний раз была с мужчиной? — резко спрашиваю.
Валентина смотрит на меня, но, похоже, не удивлена.
— Это было давно. Если сожалеешь, что не принял меры предосторожности, могу тебя заверить — болезней у меня нет.
Наблюдая за ней, я ложусь на кровать. Валентина стоит неподвижно рядом, ожидая распоряжений. Странно и одновременно удивительно, но она никогда не жалуется.
— Тебе следует принять душ.
Валентина нагибается и собирает одежду.
— Ангел, — окликаю я, и она тут же поворачивается, — ты можешь использовать мою ванную комнату.
Ненадолго Валентина выглядит удивлённой. Как всегда, надевает маску отрешённости, и подчиняется.
Чувствую себя особенно расслабленным, и по какой-то странной причине мне хочется пойти за ней в душ. Я никогда не делал этого с другими, но сейчас мне интересно, каково это — делить с ней своё пространство.
Отталкиваясь руками, я поднимаюсь и решительно направляюсь в ванную. Зайдя внутрь, вижу её со спины в попытке отрегулировать воду. У неё идеальное тело.
«Дерьмо, я снова хочу её».
— Оставь, я сам, — нетерпеливо говорю ей, становясь рядом.
Наши тела соприкасаются, и она инстинктивно отступает. Наблюдаю за ней краем глаза, пока регулирую струю воды, а затем вхожу в душ.
— Иди сюда, — приглашаю спокойно.
Мгновение Валентина колеблется, затем тихо вздыхает, словно не хочет, чтобы её услышали, но при этом смотрит на меня так, как будто жаждет моей смерти.
Это не даёт мне покоя. С момента нашей встречи Валентина смотрит на меня со злобой, и я не могу понять почему. Я ублюдок, который каждый день горит в аду, и искушение узнать загадку её взгляда такое сильное, что я захотел быть рядом с ней.
Осознаю, что я затеял извращённую и опасную игру просто чтобы попробовать то, что заставляет меня чувствовать себя живым. Жизнь оставила на мне глубокие отметины, и до сих пор я просто существовал. И вот удовольствие, которое испытал, когда впервые трахнул её стало откровением. Оно показало мне, что я не так мёртв, как думал.
Валентина перемещает внимание на татуировку, покрывающую обе мои руки, и когда пробегает взглядом по рисунку, то это ощущается, словно прикосновение. Я её чувствую.
— Что означает коленопреклонённый ангел у тебя на спине? — спрашивает она, глядя мне в глаза.
Я не отвечаю, но её любопытство мне нравится. Это первый раз, когда кто-то спросил меня, что символизирует эта тату. Встаю под душ, повернувшись к ней спиной.
«Минутку: что за хрень творится у меня в голове?»
Обычно я ненавижу любопытных людей, и Валентина вряд ли может быть исключением.
— Это из-за шрамов? — спрашивает приближаясь.
Я быстро поворачиваюсь и мрачно смотрю на неё.
— Это не твоё дело.
Она не вздрагивает. Прикасается подушечками пальцев к моей спине и медленно проводит по одному из утолщающих кожу шрамов.
— Я не хотела тебя расстраивать, — шепчет она.
Я упираюсь лбом в плитку и глубоко дышу. Проклятые шрамы — это то, что я не смогу стереть точно так же, как и постоянно пожирающие меня плохие воспоминания.
Двадцать семь лет назад.
— Pide perdón! (Проси прощения!) — приказывает он, нанося ещё один сильный удар по моей спине. Я с силой сжимаю цепь вокруг запястий и закрываю глаза. Кожа горит, рёбра ноют, но я молчу.