- Ну еще бы! Он знаешь как старался, чтобы ты хорошо получилась! Древесину выбирал самую красивую, не то что меня - из первого попавшегося полена. А сколько он возился с крыльями, каждое перо отдельно отшлифовывал!
У меня вдруг перехватило дыхание. Я отвернулась, чтобы брат не увидел, что я плачу. Было совершенно темно, но мы с ним видим в темноте.
- Буратино, братик, - тихо сказала я, - расскажи мне о папе Карло... о моем папе!
Прошел месяц.
Мы с Бетан сидели на крыше. Бетан рассказывала, как они всей семьей ездили в выходные на море. Рассказывала про ветер и волны, про соленые брызги на лице, про чаек...
- Слушай, но ты же все это сама видела наверняка, что я тебе голову забиваю! - вдруг прервала она сама себя.
- Нет, я не видела. Я там не была никогда.
- Почему? - удивилась Бетан. - Это же совсем близко. Что бы тебе стоило туда слетать?
- Да не летаю я никуда. Я тут, на крыше, живу и все.
- А почему? - поразилась Бетан. - Если бы я была как ты, с крыльями и чтобы не бояться холода и еда не обязательно, я бы весь мир облетела, это так интересно! А ты что, прям всю жизнь здесь живешь, на этой крыше?
- Ну не всю, конечно. Появилась я не здесь.
- А сюда как попала?
Мне не нравился этот разговор, я не любила эти воспоминания.
- Ну как... летела куда глаза глядят, пролетала через этот город и решила здесь остаться.
- Тебе здесь так понравилось?
Я задумалась. Да, мне здесь нравится. Я люблю этот город - строгий, серый, сдержанный северный город, так непохожий на шумный и яркий город, в котором я появилась на свет. Наверное, за то и люблю, что непохожий. Тому, кто ненавидит свое лицо и своего отца, трудно любить свою родину.
- А зачем ты улетела из дома?
- Не знаю, - неохотно выдавила я из себя. - Не помню.
- Ну да, -кивнула Бетан понимающе, - ты тогда еще маленькая была... в смысле, только появилась...
Я солгала подруге. Мы с братом - не люди, и я никогда не была несмышленым младенцем. Я помню все с того момента, как первый раз увидела свет - с того момента, как отец вырезал на заготовке большие круглые глаза.
Я помню, как отец изменился в лице и захрипел, роняя из рук резец. Помню, как плакал Буратино. Горе не сблизило нас с ним - брат любил отца, а я не успела узнать и полюбить его.
Помню, как приходили к нам многочисленные соседи. Обнимали Буратино, садились за стол, вспоминали папу Карло... На меня косились насторожено, им не нравилось, что я не плачу и не вступаю в разговоры, а только смотрю угрюмо.
То, что мы с Буратино живые, соседей ничуть не смущало. Ну да, такое хобби было у старого Карло - деревянных кукол делать. Почему живые, почему ходят и разговаривают? Да говорят же, со странностями был старик...
Потом Буратино уехал с бродячим цирком, а я осталась. Он звал меня с собой, я не захотела. Я уже поняла, насколько некрасивым, нечеловеческим было мое лицо, и не хотела, чтобы меня видели. Может, в цирке я даже и пользовалась бы успехом, люди во все времена любили пялиться на уродов... Вот только никто не спрашивал, что об этом думают уроды.
Я не поехала с братом, но и оставаться без него в родном городе, в чужом и неприветливом ко мне городе, где меня никто не любил, мне было незачем. И я дождалась самой темной ночи и полетела куда глаза глядят. Повторяю, мы видим в темноте.
Я летела по ночам, а днем пряталась где-нибудь на чердаке. Все чердаки казались мне одинаковы, и все крыши тоже... и все города тоже были одинаковы. И в каждом из них никому не было до меня дела.
Может, и здесь я не задержалась бы, хотя он правда мне понравился своей спокойной сдержанной красотой и своим неярким, бледно-голубым небом. Но здесь я встретила Карлсона. Это было почти невероятно - чтобы я со своими крыльями и он со своим пропеллером нашли друг друга. А на мое лицо Карлсон со своим обычным легкомыслием вовсе не обращал внимания.
Потом меня нашел брат. Я так и не узнала, как именно он меня искал. Не лазил же он наугад по всем крышам во всех городах? Не знаю...
И с тех пор моя жизнь текла спокойно и размеренно, пока не появилась Бетан.
И как же я вообще жила, пока не встретила Бетан?
Оказывается, Бетан не забыла про тот разговор. Несколько дней она молчала - не иначе как из вежливости, - а потом опять спросила о том же.
- А почему ты сидишь на месте все время? Разве тебе не интересно полетать, мир посмотреть?
Я молчала, подбирая слова и втайне надеясь, что она отвлечется и забудет про свой вопрос. Потом наконец ответила:
- Я не хочу, чтобы меня кто-нибудь увидел... кто-нибудь из людей. Я и сама себя видеть не хочу, и другим незачем. Я и так знаю, что я урод, этого не забудешь... но все равно не хочу новых напоминаний.
Бетан смотрела на меня с изумлением:
- Ты считаешь себя уродом? Да ты очень красивая!
- Я что, дура или слепая? Я себя в зеркале видела и не забыла. Конечно, я урод, и смотреть на меня противно.
- Мне - не противно! И Буратино, и Карлсону тоже.
- Это вы просто привыкли. Буратино - мой брат, он меня всякую будет любить. Карлсон сам не красавец и при том с пропеллером. Ну а ты... ты, наверное, просто жалеешь меня.
Бетан помолчала.
- Знаешь, Карлсдоттир... как-то мне это напоминает наше знакомство. Помнишь, я тогда говорила, что я некрасивая и меня никто не любит? Ты мне тогда так хорошо все объяснила! А теперь сама несешь такую же чушь! Вот странно, правда - про меня ты мне объяснила, а про себя не понимаешь! А может, это как раз нормально? Может, так всегда бывает - про себя труднее понять, чем про другого?