Уже первые речи были сказаны, уже Алексей Николаевич поблагодарил редакцию, а редакция поблагодарила его, и он снова поблагодарил редакцию, а редакция – опять его, а потом отдельные журналисты – его, а он – отдельных журналистов.
И каждая благодарность звучала все искренней, и галстуки уже были развязаны, и пиджаки сброшены, и рубашки выбились из брюк, но это никого не смущало, и помада пооблетела с женских губ, делая от этого губы еще более зовущими, а значит, привлекательными. И смех раздавался все время, и кокетливые слова слышались, и всякая глупость уже казалась милой, а заумность – трогательной, и уже первые мужики, побледнев, потянулись в туалет, а иные, не выпуская рюмок из рук, непрочно укрепились на стульях, и покачивались туда-сюда с потусторонним выражением печали и задумчивости на лицах…
Наташа не могла сказать, что Алексей Николаевич оказывал ей какие-то особые знаки внимания. Однако почему-то так получалось, что он все время находился рядом. Все время. Как Наташа ни оглянется – он тут. Беседует с кем-то, поздравления принимает или просто стоит, но – поблизости.
А когда бешеная корова захохотала – мобильник зазвонил, главный тоже был рядом.
Звонил Кротов с телевидения.
– Что? – Наташа прижимала трубку к уху, наивно полагая, что так будет лучше слышно. – Что? Какое телевидение? Что? Сереженька, я не могу вести никакие передачи, я болею. Чего ты не понимаешь? Выгляжу, как перезрелый банан, понимаешь? Что «в каком смысле»? Коричнево-желтого цвета я – вот в каком. Что?
Это «что» было обращено к Цветкову, который явно пытался что-то ей сказать.
– Сереж, подожди минутку… – это – Кротову. Потом – Цветкову, чуть раздраженно: – Что такое?
Цветков раздражения не заметил (или сделал вид, что не заметил) и сказал абсолютно спокойно:
– Попросите, пожалуйста, перезвонить вам через пять минут.
Возражать главному редактору было невозможно.
– Перезвони через пять минут, пожалуйста! – это Кротову. Потом повернулась к Цветкову: – Ну?
Цветков смотрел не просто, а именно так, как мужчина должен смотреть на понравившуюся ему женщину, то есть заинтересованно. Наташа такие взгляды знала, ценила и любила.
За пять минут, без напряжения, Цветков уговорил Наташу вести программу вместе с Кротовым.
Аргументы-то главного редактора были понятны и очевидны: мол, это хорошая реклама для газеты… Да и вы, Наталья Александровна, всегда прекрасны… Да и вообще, от телевидения грех отказываться, мало ли как потом все повернется…
Аргументы значения не имели. Значение имели голос и взгляд Цветкова.
И когда ровно через пять минут Кротов перезвонил, Наташа ответила:
– Хорошо. Я согласна вести вместе с тобой передачу. Позже созвонимся и обговорим детали.
Цветков улыбнулся. Это была улыбка мужчины, чувствующего свое превосходство. Эту улыбку всегда сопровождал взгляд охотника, который уже нацелил ружье прямо в сердце своей жертвы.
Наташа ловилась на такие улыбки и взгляды, как гаишник на «мерседес».
Цветков налил Наташе ледяной тягучей водки и сказал:
– Вы разрешите произнести, так сказать, интимный тост, только для нас с вами?
Наташа посмотрела растерянно и спросила глупо:
– Прямо здесь?
Цветков вопрос принял за предложение. Схватил Наташу за руку, выволок из кабинета и повлек по редакционным коридорам.
Наташа не сопротивлялась.
Цветков тыркался во все двери – двери были заперты. Наконец одна поддалась. Это был кабинет компьютерной верстки.
– Идиоты, – вздохнул Цветков, открывая перед Наташей дверь. – Ту единственную дверь, которую как раз обязательно надо запирать, они и не закрыли. Любой заходи – забирай наши компьютеры.
Огни города нагло пробивались в окна, и в этом неясном свете экраны мониторов на столах казались плоскими, бессмысленными созданиями. Не то что лирического, а просто ничего живого не ощущалось в этой комнате.
Цветков свет зажигать не стал. И Наташа, конечно, тоже.
Цветков сел на край стола. И Наташа, конечно, тоже – напротив.
– Я хотел выпить за вас, – предсказуемо сказал Цветков.
– Так ведь день рождения у вас, а не у меня, – предсказуемо ответила Наташа, размышляя: Цветков полезет к ней до того, как выпьет водки, или после?
Но Цветков непредсказуемо зашагал по полутемной комнате, периодически сбивая все, что можно сбить, впрочем, совершенно не обращая на это внимания. Он ходил нервно, но выразительно, – выражал нервозность.
Не останавливаясь, он произнес:
– Я хотел бы выпить за вас, Наташа, потому что вы – нормальный человек. Нормальная женщина…
– Нормальных женщин не бывает, – попыталась пошутить Наташа.
Но Цветков так сверкнул на нее глазами в темноте, что ей оставалось только опустить взгляд и слушать.
– Я хотел вам сказать, потому что надо кому-то сказать, понимаете? Нет, не кому-то… Мне вам надо сказать, понимаете? – Цветков нервничал, и это заводило Наташу. Ей всегда нравились такие, нервные, с непредсказуемыми реакциями, – с ними было интересно.
– Мне сорок пять. Я боюсь этого возраста. Не старости боюсь, а одиночества, понимаете? Когда рядом не будет ни одного нормального человека. Вы понимаете, о чем я говорю?
Наташа кивнула.
Цветков, казалось, этого не заметил – он не нуждался в реакции. Ему необходимо было высказаться.
– Я вырос в нормальной семье, понимаете? Нормальной. Вот мы пили за моих родителей. Они не дожили. Они были геологами, казалось бы, крепкие люди, а вот ведь… Ушли один за другим с разницей в полгода. И я точно знаю: отец увел мать за собой. Увел, потому что там лучше. Он просто ее пожалел – и увел. Понимаете?
«Откуда вы можете знать, что там лучше?» – хотелось крикнуть Наташе, но она сдержалась.
Цветков продолжал:
– Мама без отца не могла жить. Просто не могла – и все. А у меня так не получилось. Мне не удалось найти человека, который стал бы частью меня, понимаете? Как бы моей ногой, рукой… Я не знаю. Частью, понимаете? Любовь – это когда слияние, понимаете? Мужчина и женщина в жизни тоже должны сливаться, а не только в постели. Понимаете, да?
Помолчали.
Наташа понимала одно: Цветков объясняется ей в любви. Нет, она еще одно понимала: так в любви ей еще никто не объяснялся.
Цветков нервно шагал по комнате.
– Не о том я, наверное, да? Не о том… Нормальных людей мало, понимаете? Вот мои родители – они жили ясно и понятно. А я… Мы играем постоянно, в каком-то нелепом спектакле участвуем. Разве Бог создавал людей для спектакля, а не для жизни? Я все время ищу ту ясную, понятную, нормальную жизнь, которая в детстве была. Но одному ее найти невозможно…
Цветков замолчал. Посмотрел на Наташу выразительно.
Она уже была готова сама броситься к нему, но он опять заговорил:
– Я вот звезд этих наших ненавижу, знаете почему?
Наташа улыбнулась:
– Так за что ж их любить?
– Нет, нет, не то, не то… – Цветков начал даже как будто злиться. Наташа испугалась. – Они же на виду, да, эти звезды? Ну, так живите на виду так, чтобы люди с вас брали пример. А они? У них не жизнь, а сплошной пиар. Свадьба – пиар, развод – пиар, любовь, смерть друга, поход в театр – все пиар. Я и газету нашу придумал, чтобы против их пиара выставить свой. Хотите, чтобы про вас писали? Пожалуйста! Хотите, чтобы все было пиаром? Да ради бога! Будете прославляться с помощью собственной гнусности и мерзости!
Наташа любила мужчин, которые завоевывали ее разговорами. Когда мужчина бросается сразу – это не интересно. А вот когда пытается понравиться, стесняется дать волю рукам, тогда совсем другое дело.
Вообще Наташа считала, что новелла может случиться с любым мужиком. А вот рассказ и тем более повесть (не говоря уж о романе) – только с тем, кто умеет разговаривать. Любовная страсть поддерживается беседой – эту истину Наташа усвоила давно.