Энергия выстрелов подбрасывает ее и разворачивает в воздухе. Двадцать секунд убийственного ливня. Муссон неминуемой смерти.
Когда стрельба прекращается, она падает на землю. 9:17 утра.
Убийцы бросают оружие рядом с растерзанной плотью и осколками костей. Один из них говорит подбежавшей охране: Я выполнил свой долг. Теперь ты выполни свой. Охранники открывают огонь и одного из сикхов убивают на месте.
Врач Всеиндийского института медицинских наук, куда привозят тело, поражен: Не может такого быть, что это Индира Ганди. Она похожа на ребенка, закутанного в бедняцкую накидку. Неужели это правда премьер-министр Индии?
Появляются слухи, что сердце ее не задето. Что в него не попала ни одна пуля.
По другим слухам, ее убили единственным выстрелом как раз в сердце.
К вечеру весь Нью-Дели оплакивает пожилую женщину, убитую тридцатью тремя выстрелами у себя в саду.
В Пенджабе праздник, люди танцуют на улицах.
В нашем номере бапу стенает под запертой дверью. Он понимает, чем это все нам грозит.
Голос у него точно такой
Каким был в ночь после того, как не стало маты. Так же дрожит. Как инструмент со слишком туго натянутыми струнами.
О Боже. Боже.
Бапу говорит очень быстро. Ему кажется, что от этого мне будет не так страшно.
Не бойся, Джива. Все будет хорошо. Безумие проходит быстро. Или не быстро. Ох, этих индийцев поди разбери. Только дай им повод вспомнить о прежней вражде, они и рады. И давай кричать: Мы всё помним! Мы всё помним! Несправедливость! Несправедливость!
Голос у него точно такой, каким был в ночь после того, как не стало маты. В комнате тишина. Холодно. Клавиши пианино замерли в оскале. Шуршит ее сари, развеваясь в открытом окне.
Его крик прорвал тишину.
Почему, Лила? Ну почему? Нам ведь должно было хватать друг друга!
Бапу продолжал без умолку говорить целых две недели. Низал слова, как бусины на шнурок. Неутомимо работал языком. А иногда даже пел песни, которых я никогда раньше не слышала. Сокрушенно молился. Оплакивал утрату.
Подозреваю, он делал это из страха перед собственными мыслями. Ведь стоит замолчать, как тут же слышатся другие голоса. Которые звучат у тебя в голове. Которые ты стараешься не замечать или старательно глушишь.
Я так больше не могу, Амар.
Я умру от одиночества.
И теперь всё повторяется здесь, в Нью-Дели. Бапу говорит и говорит в надежде обуздать панику.
Джива Джива Джива надо отсюда выбираться из Дели куда-нибудь подальше потому что здесь оставаться нельзя небезопасно небезопасно но куда куда нам ехать может быть на поезде на автобусе нет это слишком очевидно на поезде на автобусе нас будут поджидать нет надо тайком надо спрятаться и незаметно но куда куда Киран да Киран нам поможет да Киран
Этим вечером он говорит только по-английски. Ни слова на языке его детства. Он напоминает ему об убийствах.
После смерти маты на английский у нас дома был наложен запрет. Ее убила Канада, – говорил он на пенджаби.
Золотой храм
Бапу говорит, ее смерть – на совести архитектуры.
Она умерла, потому что был осквернен четырехсотлетний храм.
(Потому что по старому дому гуляли сквозняки, ветер прерий задувал во все щели.)
Потому что люди вошли в его врата (Восточные. Западные. Северные. Южные) без должного почтения.
(Потому что задняя дверь толком не закрывалась.)
Потому что золото было запятнано кровью.
(Потому что на кухне было вечно холодно. И пусто.)
Она умерла из-за ненависти. Предрассудков. Нетерпимости.
(Из-за любви.)
Из-за того, что экстремисты превратили храм в святилище насилия.
(Из-за разлуки с домом.)
Архитектура и вдохновляет, и убивает.
Помрачение
Слухи теперь принимают за чистую правду:
– Сикхи раздают своим засахаренные фрукты и светильники, чтобы отпраздновать смерть госпожи Ганди.
– Из Пенджаба идут поезда. Они набиты телами вырезанных сикхами индусов.
Нам никогда не простят этого, – говорит бапу. – Того, что сами же напридумывали.