- Ты что же это на меня кричать вздумал, в моём-то доме, окурок старый!? -вскипела Акулина Евлампиевна. – За такую наглость быть тебе во веки веков с бородавкой на носу быть.
Акулина Евлампиевна махнула руками, что-то прошептала и щёлкнула по носу Митрофаныча длинным костлявым пальцем. Митрофаныч озверел. Он не знал, какую гадость совершить в отместку колдунье. Выпучив глаза, он схватил со стола какую-то банку и хлопнул её об пол. Банка разлетелась на кусочки и задымилась.
- Это тебе за всё, ведьма старая! - Митрофаныч чинно вышел избы и только захлопнул за собой дверь, как дал дёру.
Тихон Макарович безмятежно смотрел телевизор, когда прибежал фронтовой друг. Митрофаныч прямиком уставился в то самое зеркало, посредством которого была испорчена карма Мухина.
- Ты чего как очумелый бегаеш? Что случилось? – поинтересовался Мухин.
- У меня, у меня это…насморк, - отбрехался Митрофаныч, продолжая рассматривать свой нос. Удостоверившись в отсутствии пророченной бородавки, Митрофаныч начал приходить в себя. Улыбка победы появилась на его лице, как вдруг, что-то щёлкнуло, потом скрипнуло и свет в избе погас. Через мгновение электричество заново наводнило провода жилища Мухина и …
- А-а-а!!! Ведьма! Ведьма! – закричал Митрофаныч, бережно трогая выросший на носу, продукт колдовства Акулины Евлампиевны.
- Что с тобой случилось? Кто ведьма? Ты чего орёшь? – посыпал вопросами Митрофаныча Мухин, подбежав к другу.
- Уйди, Макарыч, не до тебя, - держась за нос, попросил Митрофаныч.
- Чего у тебя там? Покажи! - настаивал друг.
Митрофаныч убрал руки и Мухин едва сдержал смех.
- Где тебя так? – спросил Мухин.
- Шмель укусил меня, понял! - ответил Митрофаныч и убежал к себе в комнату, где быстро раздевшись, прыгнул под одеяло и уткнулся носом в подушку.
Утренним смехом встретил Митрофаныча и Черёмухин. Действительно, бородавка была такая неловкая, что совершенно не гармонировала с её обладателем. Рассказав историю о библиотекарше, Черёмухин спросил о дальнейшем плане Митрофаныча, который не собирался сдаваться, даже ценой физических и моральных потерь.
Вторая часть плана требовала «внедрения» Митрофаныча в околоцерковные круги деревни и непосредственное знакомство с батюшкой Борисом, настоятелем местной церквушки. Озвучив свои намерения, Митрофаныч узнал, что сегодня хоронят некоего Егора Тимофеевича Кузьмина, мужчину совершенно одинокого, что означает присутствие на похоронах половины деревни и батюшки в том числе.
Черёмухин и Митрофаныч прибыли к самому началу поминок. В избе уже были слышны реплики, несоответствующие духу мероприятия. Реплики доносились от небольшой группы мужчин, сидевших за столом. Батюшка на мероприятие ещё не прибыл.
Из угла в угол и из комнаты в комнату перемещалась горстка серых пятен о чём-то причитавших. Это были деревенские старушки, периодически подходящие к столу с тазиком салата, баночкой солёных огурчиков или миской капусты.
- Ты, Митрофаныч, только с батюшкой того…повнимательней будь, - издалека начал Черёмухин, - он странный мужик. У нас в деревне его некоторые даже побаиваются.
- Я никого не боюсь, - отрапортовал Митрофаныч, прикладываясь к бутылке по всякому поводу.
- Послушай меня, я тебе совет дам…
- Ты мне уже совет дал, вот на носу теперь твой совет сидит. Я уже от твоих советов инвалид, можно сказать, - отрезал Митрофаныч.
- Ты послушай меня, послушай. Я тебе расскажу, что про него люди говорят, люди врать не станут. Говорят, он в сане недавно. Он до тех пор как в религию бросился в городе жил и, говорят, выпивал сильно. Потом в один день проснулся и наотрез от всего мирского отказался. Подучился и в семинарию подался. Закончил семинарию и в наш приход попал. По его словам, сам теперь не употребляет, однако же, я точно знаю, что временами срывается по-тихому, но не больше чем на один день.
- Ну и чего же тут необыкновенного? – перебил Черёмухина Митрофаныч.
- Да, то необыкновенно, что проповеди у него все странноватые. Бабки то наши помнят былые времена, а такого, что он несёт и не слыхали вовсе.
- Что же он такое несёт?
- Он говорит будто… потом доскажу, - остановился Черёмухин, приметив вошедшего в избу батюшку Бориса.
В дверях показался здоровенный мужчина лет сорока пяти с пышной бородой и в рясе. На нём был распахнут овчинный тулуп и на груди красовался огромный крест. Он окинул всех взглядом и поздоровался густым басом.
- Здорово грешники, - начал он, - без меня, стало быть, усопшего обмываете.