— Слишком заморачиваешься, — заметил как-то Арсен, с которым Леха сдружился крепче остальных.
Под водку, помнится, неизменный разговор про тачки свернул на логичное продолжение про баб, и Самойлов пьяно признался, что противны ему и девки эти, и от секса кайфа нет — сплошное разочарование. И как им самим не западло подстилками одноразовыми служить?
— Да ты пойми… — втолковывал Арсенчик. Его к красавчикам сложно причислить: густые брови, насмешливые, цепкие темные глаза, выдающийся нос с характерной горбинкой, тонкие губы, мелким бесом вьющиеся волосы, но обаятельный черт. Девки на него гроздьями вешались, и даже не будь он наследником главы армянской диаспоры, вешались бы. Энергетика у него потрясающая — жизнелюбивый и жизнерадостный, оптимистично-позитивный, с извечной присказкой: «Не ссы — прорвемся». — Нормальные они девки — не хуже, не лучше других. Ну, может, кто-то падок на бабки, кто-то слаб на передок, ну так и мы — золотые мальчики, м? Не устоять! — широко улыбнулся и подмигнул. — И чего сейчас, в нашем возрасте, на отношениях заморачиваться? И они это понимают, и мы… Мы к ним цинично, и они к нам — с таким же подходом. Кому замуж надо — не в нашей тусовке крутятся. Все по-честному. А любовь… Лех, не там ищешь. Да и оно тебе надо? Найдется такая «звезда» и будет мозг компостировать, на привязи держать. Чувства всякие… Нафиг не надо, — он поморщился и опрокинул рюмку с водкой.
Самойлов хмыкнул — ну-ну. Только вот тот же Гаспарян год убивался по Лизке, видной девчонке, с норовом. Полгода встречались, а потом она его кинула — к другому ушла, сделав ручкой «Ариведерчи». Сказала, что будущего у них все равно нет — папаня Арсенчика прочил ему в нужном возрасте женитьбу на девушке из правильной армянской семьи. Парень тогда с горя «импрезу» свою чуть не угробил окончательно — в кювет на скорости вылетел: помяло машинку так, что Леха ее месяц восстанавливал. Сам Арсенчик, слава богу, не пострадал. Ну почти — взгляды на жизнь поменялись. Он после этой аварии как будто разом перечеркнул в себе романтические порывы: против отца не попрешь — чего заморачиваться? Лучше веселиться, пока молод и свободен.
А Леха так больше не мог и не хотел. После смерти мамы… его как раз в другую сторону пододвинуло.
Мама была особенным человеком в жизни Самойлова. Надежным другом и проверенным товарищем. Никогда не ругала и не повышала голос, никогда не поучала, как нужно жить и что делать. Вместе, плечом к плечу, прошли через тяготы нищенской жизни, когда в пору впасть в отчаяние от безысходности. Выдержали, выстояли…
Отец Лехи умер, когда ему исполнился год. Практически мгновенно — тромб. До больницы не успели довезти. Мать, наверное, еще могла бы выйти замуж, и, возможно, было бы не так тяжко, но… не захотела. Память о муже была сильнее призрачного благополучия с человеком, которого она никогда не смогла бы полюбить так же, как отца.
Мама не дожила до сорока семи лет один день — нелепая и жестокая случайность: полезла по стремянке за архивными папками у себя в кабинете, неловко поставила ногу и, поскользнувшись, упала. Ударилась о край стола. Насмерть. Трагедия, после которой…
…как-то резко и четко обозначилась бессмысленность беспорядочных случек на один раз, опротивела карусель незапоминающихся одинаковых лиц — сердце требовало настоящего в ожидании раскрыться, принять, разлететься в клочья. Пусть без будущего, пусть не навсегда, но до умопомрачения хотелось окунуться в подлинную страсть, когда ради нее… на любые безумства, на любые глупости и авантюры. Чтобы напалмом выжигало от страсти! Потому что жизнь… может закончиться внезапно, и не узнать главного…
Леха вернулся мыслями в реальность, оглядел приятелей, которых в этот момент не беспокоили ответы на философские вопросы о смысле бытия. И верно. Зачем им? Это его кроет некстати, все чаще и чаще.
Самойлов незаметно отлучился — решил прогуляться, выдохнуть, очистить голову и вернуться в строй. Негоже сливаться из-за неудобного настроения из тусовки. Вышел к трассе, присел на обочину.
Леха не блистал внешностью — на первый взгляд обычный парень. Светлые, жесткие волосы, чуть загибающиеся на концах, отчего стоило им отрасти хотя бы до ушей — сразу превращались в хаотично-спутанные, нерасчесываемые пряди. Светлые брови и ресницы, серо-голубые глаза, прямой, ровный нос, не пухлые, но и не тонкие губы, простоватое, открытое выражение лица… Добавь его чертам хотя бы одну выразительную деталь — и Леха потянул бы на типичного голливудского красавчика, тем более, телом природа не обидела: чуть выше среднего рост, пропорционально сложен, широкие плечи, узкие бедра, подтянутый, с хорошим рельефом мышц. Но на тот же первый взгляд цепляющего «голливудского» нюанса не имелось. Зато при близком знакомстве он появлялся…
Стоило Лехе улыбнуться, как на его щеках обозначались ямочки, глаза становились выразительными, насыщенно-голубыми, словно подсвеченные изнутри волшебными лампочками. Глядя на него невозможно было не улыбнуться в ответ — до того светло и искренне у него получалось. И вот после такого откровения Леха уже воспринимался иначе: люди, поймавшие хоть раз его улыбку, обычно разговаривали с ним, пристально вглядываясь в его лицо… в надежде снова зацепить это невероятное преображение, открывавшее его сущность. Хорошего парня. Просто хорошего парня с четкими, понятными ориентирами и запросами.
Друзья об этом знали и ценили, что превращало их самих из пустоголовых прожигателей жизни в ребят, которые помнят о том, что «здесь и сейчас» — всего лишь момент их юности, потом начнутся другие гонки по трассе.
Случайные же девушки, мелькавшие в их компании… Чтобы увидеть, надо внимательно посмотреть. В угаре разнузданной вечеринки смотрелось и замечалось другое. А круг общения у Лехи был при всем при том ограниченным: автосервис да туса. На работе — мужики, в компании — парни, которые притягивали к себе определенного типа девиц.
Где искать?
Непонятно.
Самойлов хмыкнул. Ладно. Вот же расклеился.
Он встал и потянулся, вглядываясь в пустое ночное шоссе. Невольно завибрировали руки, вспоминая прикосновение к рулю. Но… нельзя. Уже накатил. Святое правило — никогда не садиться за руль под градусом. Они гонщики, часто балансирующие на грани между допустимым и на сто процентов запретным — да, но не самоубийцы.
Леха хотел было вернуться назад, как вдруг…
Промелькнувшей кометой, блеснувшей стрелой, с ревом двигателя, работающего на пределе, перед ним пролетела тачка. С такой скоростью, что Леха даже не различил марку! Только цвет — красный.
— Фигасе… — пробормотал он, озадаченно почесывая затылок. Это что еще за чудеса? В их городе любой, кто мог отчебучить подобное, сейчас вон… в чистом поле коньяк пил под рваные миксы Кисы.
— Залетный, что ли? — предположил Самойлов вслух. — Мимопроходил… пролетал, — качнул головой. Наверняка, к границе чешет, пилот хренов. Да и… хрен бы с ним. Интересно, а что за машинка? Вроде, на «аудюху» RS4 похожа. Это ж… свыше двухсот гнал, что ли? Здесь? На этой дороге? Камикадзе, однако.
Любопытство распирало, но смысла в нем не было. Комета — она на то и комета: мелькнула яркой вспышкой и исчезла.
Маневр 2
Понедельник выдался заполошным и тяжелым в плане работы, да еще температура на улице подскочила под тридцать. Духота страшная, а тут ремонт срочный… Скорее бы вечер!
Михей заехал в пять — попросил глянуть подвеску: амортизаторы, по ходу, сдали. Немудрено: посадка у машинок низкая — не для городских колдобин. Под кузовом Леха чаще всего лежал, когда ребята из компании к нему заруливали. Перетерли, перекурили.
— Ты во сколько сегодня освобождаешься? — спросил Михей напоследок.
— В семь. А чо? Где? — тут же спросил Самойлов, оттирая пот со лба и оставляя следом грязную полосу. Жарко.