Откуда взялось чувство, что мы знакомились так или иначе уже раз двадцать? Встретились опять в очередном витке времён и эпох, сумасшедшем переплетении скучных миров. Скучных только с виду, ведомых опытным кукловодом и вершителем всех без исключения судеб. Нас столкнули снова, соткав умышленно такой сложный узор, моё преступление и изгнание, а его появление — тайна, пока ещё покрытая мраком. И снегом. Но наши тела давно притёрты друг к другу. С дьявольского изгиба его рта я считывал что-то такое, что заставляло меня верить, не усомнившись, верить и принимать это. Но знал бы он, о чём я сейчас думаю…
Оторвался от его губ и привстал, задыхаясь. Он массировал мне анус, спокойно, как опытный соблазнитель, постепенно погружая туда один палец. Я схватил его член, твёрдый, сухой и до отказа налитый кровью… вздрогнул в очередном приступе похоти и отпустил. Сколько бы раз мы это уже ни делали где-то в других местах, а сейчас для меня он – первый, повергающий в стыд, любопытство и остаточный страх. Я приоткрыл рот в нестерпимом ожидании, он потянул меня к себе и выгнул, придерживая за ягодицы. Его обжигающий член коснулся приоткрытого отверстия, дразня, но не проникая. Я облизал пересушенные губы и двинулся сам в нетерпении. Его руки удержали меня на месте. Подбородком он указал на пресловутый кувшин. Этого должно быть недостаточно, это же просто… Но я послушно плеснул на себя воды, она быстро стекла вниз, увлажнив его плоть — и он медленно опустил меня на свой длинный член. Я вскрикнул, проникновение было ожидаемо тугим и очень болезненным. На глаза навернулись слёзы, шлёпнулись на его грудь. И он неожиданно перевернул меня, укладывая плашмя на постель, его член выскользнул, задевая мои ягодицы, показался мне покрытым какой-то плёнкой, страшно скользким и мокрым… и тут же снова вонзился в анус, быстрее, увереннее… Жёстче. Я не успевал дышать и удивляться, он закрывал мне рот, душа новые вскрики, грубо прижимал к себе, выгибая вверх, удобнее подставляя под член. Я должен был закрыться от подобной грубости и расхотеть продолжения затеи, раскаяться в том, что вообще тронул своего подозрительного гостя. Но вместо этого я раскинул ноги в беззащитной позе и глянул на новоявленного любовника в голодном исступлении. Может, в последний раз мы занимались этим десять тысяч лет назад? Отсюда такое внезапное помешательство, стоило мне к нему слегка приложиться… и мне всё еще было мало острых ощущений. Я укусил его ладонь и выгнулся вверх, в отместку он втолкнулся в меня целиком и начал трахать… по-настоящему. Как будто до этого в игрушки играл и выжидал? Мысли снова вытряхивало из горящей головы, я хрипло стонал, вцепившись в его спину, пытался двигаться вместе с ним, двигал тазом, возможно, мешал, а не помогал… но хотел принять его при каждом толчке как можно глубже, полнее, дальше в себя. Кусал собственные губы, стонал громче, сжимал его слабеющими и немеющими ногами, извивался, требуя словно больше внимания, его предельной концентрации. Он — мой? Как же странно… но пусть странно, и пусть от этого мне все сильнее резало поясницу и хотелось вне себя заорать, чтоб всё прекратилось, я боялся остановить наше плотское безумие.
Он менял ритм, переворачивал меня снова, оказываясь то снизу, то сверху, я приходил в себя от тяжёлого дурмана самых разных мыслей, пожирал туманным взглядом его бледное лицо в капельках пота. Потом снова умирал, словно теряя сознание то от волнообразно накатывающей боли, то от наслаждения — кажется, их сложно было различить или отделить друг от друга. Мы занимались этим весь остаток ночи, почти без остановок. Он кончил в меня дважды, не издав ни звука… Только долгий вздох после. Я лежал под ним, отдыхая, какую-то минуту, он вытер с себя мою сперму, засунул мне же в рот, поцеловал, жадно и глубоко, взбив слюной в странный коктейль, сам отнял и проглотил. Я смотрел на него во все глаза. Я не предполагал, что он может быть таким страстным и распутным… Марафон продолжился. Я снова седлал его бедра, второе проникновение было не таким болезненным, но таким же стыдным и уносящим голову в ад. А он становился чуть мягче и внимательнее, ласкал мой член длинными пальцами, нарочно не помогая справиться с возбуждением, распаляя, заставляя стонать и взвиваться дугой в ожидании его резких толчков внутри, то сладких, то безвкусных… Он брал меня сзади, придавив к постели, и я откидывал голову на его плечо, путался в его чрезмерно длинных волосах, он убирал их, слипшиеся, целовал мой лоб, кусал за шею, я вскрикивал, но упрямо откидывался снова и снова…
На рассвете он уснул, утомлённый. Я лежал рядом, чуть касаясь его ног своими. Дрожал от чего-то, что напоминало озноб при болезни. Я тоже был выжат, но не так. Ещё я не мог опомниться. Растревоженное сознание гоняло передо мной события ночи и заставляло сжиматься, то в замешательстве, то от новых коротких вспышек похоти. У меня год не было секса. И целую жизнь не было мужчины. Этого мужчины. А я даже не знаю до сих пор, как его зовут.
«Вспомнить» его тело на ощупь — многовато для печали о безвременно утраченном, но не достаточно для настоящей радости узнавания. Потому что, если узнал только я… Хотя была же причина, по которой он в конце концов поддался?
Я поборол уныние и сонливую лень и спустился вниз, освежиться. Признался себе, что не хочу смывать с себя этот пот и сперму, но придётся. Даже если все случилось в первый и последний раз. И особенно — если я ошибся со своим «диагнозом». Налил в ванную подогретой воды, полежал. Боль утихла, она была незначительной. Не такой, какой её раздуло моё пульсировавшее в панике воображение. Правда, капли крови, ширившиеся в толще воды, не понравились. Я припомнил кое-что из своих скудных познаний в анатомии. В заднем проходе почти нет нервных окончаний, повреждения могут быть скрытыми и серьёзными… но я не чувствовал тревоги или беспокойства. Осталась приятная нега, сумбурные воспоминания… томление, почти тоска. Старый новый знакомый. Почему, когда я был на воле, мы не встретились? Почему он должен был найти меня взаперти? Ощутил ли он хоть половину того, что обрушилось на меня? Развяжу ли я ему язык? Попросив повторить этот секс…