29 февраля 1828 года Литинский суд огласил приговор:
«Кармалюка за побег с каторжной работы и делания грабительства наказать вновь сто одним ударом кнута, сослать под строгим караулом в каторжную работу», Такую же меру наказания определили и его ближайшим товарищам: Сотничуку, Литвинюку и Добровольскому. На вечное поселение в Сибирь были приговорены Витвицкий, Барский, Вишниовский, Яновский. По списку, утвержденному и цесаревичем и царем, был сдан в солдаты сто восемьдесят один человек, привлеченный к этому делу. Около трехсот мужчин и женщин наказали кнутами, плетьми и розгами.
Предатель Антоний Ольшевский, как обещали ему, от наказания был освобожден и отдан под надзор экономии и общества. «Помещика селения Кальной-Деражни Феликса Янчевского, который… схватил Кармалюка, …признать заслуживающим награждения, а людей за невоспомоществование тому же Янчевскому к скорейшей поимке и повязанию разбойников… наказать, в пример другим при земской полиции всякого по 25 ударов плетьми».
И опять Кармалюка везут в Каменец. Сто один удар кнутами он перенес без стона и без посторонней помощи вернулся в тюрьму.
В августе всех погнали в Сибирь. Кармалюк отправлялся в этот путь третий раз.
Села обезлюдели, как пишет современник, хаты опустели.
А сколько вдов и сирот осталось помирать с голоду в тех опустевших селах, сколько «вечных поселенцев» погибло в пути, не дойдя до места, одному богу ведомо…
После того как Мария была приговорена к пятидесяти розгам и месяцу ареста, Устим домой не заходил. И встреча с семьей и помощь — все могло только повредить ей. Он не появлялся дома еще и потому, что борьба приобретала все больший размах: загоны его после второго побега из Сибири перешагнули границы Литинского уезда и действовали по всей Подолии. И как ему ни хотелось увидеть сыновей, он, находясь все время в напряжении борьбы, не мог пожить, как это бывало раньше, месяц или два где-то в окрестностях Головчинцев и навещать семью. Он расспрашивал земляков о доме, встречая их на ярмарках и чумацких шляхах. Но вести были невеселые: Мария после острога и розог не могла оправиться от болезни.
— Отдасть, мабуть, вона богу душу, — со вздохом говорили односельчане. — А сыны ничого. Ростуть. Иван женывся. И добру дивчыну взяв.
Мария и сыновья тоже все знали о нем от людей. Да и полиция то и дело напоминала им о нем, налетая на дом с обысками. Устим знал об этих постоянных обысках, а потому ничего и не передавал домой: все равно ведь заберут. Да еще и накажут Марию. Но он не знал, что, несмотря на все эти предосторожности, над семьей его нависла страшная беда.
Летичевский почт-экспедитор Андриевский уже семь лет писал во все инстанции, требуя, чтобы ему вернули 39 рублей 62 копейки, которые он употребил на отсылку пакета с сообщением о появлении Кармалюка. За семь лет этот верный царский слуга больше истратил денег на гербовую бумагу, но упорно продолжал требовать долг. А потратил он эти деньги с перепуга и попусту, отправив донесение советника Кельхнера «по предмету о появившихся было разбойниках», которых к тому времени, когда донесение доползло до Каменец-Подольска, и след простыл.
Обойдя все инстанции, Андриевский настрочил «всенижайшее прошение» самому цесаревичу Константину Павловичу. За 39 рублей 62 копейки он не считал позорным для себя, титулярного советника, обращаться к самому цесаревичу с унизительным прошением. Ход его рассуждений был по-чиновничьи мудр: я, мол, проявил патриотизм, истратив на дело поимки разбойников свои деньги, а мне их не возвращают. А по законам обязаны вернуть: почт-экспедитор хранил пожелтевшие от времени расписки.
Наместник царства Польского прислал грозное повеление: немедленно установить, кто должен вернуть деньги почт-экспедитору Андриевскому. Губернатор потребовал от суда, чтобы он «учинил по сему предмету постановление», и получил уведомление: так как с Кармалюка, снова сосланного в каторжную работу взять нечего, то «продать с публичного торга все найденное у жены Кармалюка имущество» и вырученные деньги вернуть почт-экспедитору.
Чиновники Литинского суда нагрянули в Головчинцы и продали все имущество Марии до последней тряпки. И наторговали они, не оставив ей ни горшков, ни ухватов, всего 11 рублей 90 копеек. О чем тут же было всенижайше и донесено его императорскому высочеству. Наместник царства Польского остался доволен: повеление его было исполнено. Без угрызения совести и титулярный советник Андриевский положил в карман 11 рублей 90 копеек. А Мария с детьми замерзала — это было в декабре 1828 года — в пустой хате. Старший сын Иван успокаивал ее: