Иногда еще пытаешься машинально возражать сам себе: а как же провинция? Но тут же возражаешь на возражения: а что провинция? Кто умеет что-то делать, уезжает в Москву и Питер. Кто умеет похуже или не хочет прощаться с провинцией, прекрасно выживает и в ней. Чего драматизировать ситуацию, когда все сколько-нибудь талантливые и жизнеспособные реализуются, а остальным предложены увеличенные в полтора раза социальные выплаты? Кто сегодня активно недоволен, где социальная база «оранжевого бунта», еще вчера считавшегося неизбежным? Близко ничего нет.
В общем, один повод для оптимизма точно налицо. В России построено государство, в котором подавляющее большинство населения утратило рецепторы, отвечающие за восприятие негатива. Интеллектуальный уровень населения в результате многолетней деградации российской интеллигенции, а также вследствие специальной телеобработки дошел до того, что это население уже не отдает себе отчета в своем положении. Оно считает себя сытым и этому радо. Оно утратило всякие представления об идеалах и образцах, ему не с чем себя сравнивать, потому что в Европе холодно, в Италии темно, в Израиле теракты, а в Америке тайфуны. У нас лучше всех. Мы не желаем знать, как могло бы быть. Нас устраивает то, что есть.
Наверное, это неплохо. Наверное, с такими людьми – начисто лишенными метафизического измерения, утратившими любые стремления и цели, кроме самых примитивных, – даже хорошо рядом жить. Душевный комфорт.
Остается в душе некое саднящее чувство. Что-то вроде окончательной утраты самоуважения. Но и это, наверное, скоро заглохнет. Ценностей нет, отчитываться не перед кем, а свобода… кто сказал, что ее нет? Читаете же вы этот текст, и ничего не происходит.
В общем, эпоха катастрофизма миновала. Пришла эпоха посткатастрофизма – время, когда, что ни делай, все равно никто уже ничего не поймет.
В своем личном случае я готов списать это ощущение на свою принадлежность к последнему поколению советской интеллигенции. Такая принадлежность очень располагает к эсхатологизму: шутка ли, на наших глазах совершилась «крупнейшая геополитическая катастрофа XX века», как сказал Владимир Путин в недавнем послании к Федеральному собранию! Поневоле будешь дуть на воду… Но вот стихи человека, которому вообще двадцать один год: в это время эсхатологические предчувствия мало кому свойственны. Написала эти стихи замечательная Ксения Букша – лучший, кажется, писатель своего поколения, и тоже родом из Питера:
Это не бог весть что, у Букши есть лучше. Но это очень точно. И понять, откуда это усиливающееся ощущение конца, саднящее чувство, что осталось вот-вот, – не так-то просто. Думаю, для многих эсхатологизм – просто нормальное условие жизни: им действительно так проще, безответственнее. Но есть ведь и нормальные люди, для которых такое мироощущение скорее драматично. Есть жизнелюбы, хорошие организаторы, любители Общего Дела, исторические оптимисты и мастера на все руки – и именно они в последнее время скисли даже больше, чем при Ельцине. Потому что при Ельцине еще можно было верить, что возможна некая альтернатива ему. А теперь выясняется – причем на протяжении активной жизни одного поколения, – что коммунисты, антикоммунисты, рыночники, гэбисты и патриоты в одинаковой степени не способны сделать ничего.
Ведь откуда у всех нас, положа руку на сердце, сегодня это эсхатологическое ощущение? Не от того, что жить стало хуже: большинству – не стало. Многие даже почувствовали намек на улучшение. И стабильности уж точно прибавилось – никакого движения нет вообще, по крайней мере в СМИ. А просто в голове у каждого сидит неумолимый датчик, который четко фиксирует уровень идиотизма в окружающей среде. И этот уровень начинает зашкаливать. А значит – конец близок, потому что расплата за идиотизм неизбежна. Когда для «бархатной революции» делается все возможное, а силы, стоящие за этой гипотетической революцией, еще страшнее нынешних «опор режима»; когда от территориального распада Россию ограждает только инерция; когда людям не могут дать хоть самой трепетной надежды на то, что страна в них реально нуждается; когда программа «Время» провалилась даже не в семидесятые, а куда-то глубже, где нет уже ни профессионализма, ни совести, а один лишь бессмысленный страх (притом что бояться нечего); когда Россия по-прежнему впереди планеты всей, но вектор роста сменился вектором падения… в такие времена, знаете, трудно испытывать исторический оптимизм. Или, вернее, исторический оптимизм в такие времена заключается в надежде на то, что все это кончится и начнется что-то другое.