Но ты, читатель, не спеши с выводами. Студентке-журналистке, жаловавшейся на безденежье, книжные заработки не нужны – она поденщиной и флиртами больше заработает. Выпускница-филологиня продала свои тридцать страниц в качестве диплома одной девочке на курс младше себя за вполне приличные деньги. Отвергнутый мною труд американского структуралиста сделал сенсацию в журнале, который я тут назову УФО (Универсальные Филологические Открытия). Труд моего друга-провинциала в издательстве отвергли как скучный и чересчур объемный – куда им четыреста страниц, да еще и со сносками? А вот сочинение глянцевого журналиста, где на две страницы три соития и четыре вранья, взяли, оплатили по высшему разряду и велели благодарить.
Мы все думаем, что выживает хорошо работающий, умный и добросовестный. А это не универсальный закон и не для всяких времен действует. Хорошо выживает тот, кто умеет приспосабливаться. А приспосабливаться к эпохе деградации – как раз и значит либо работать плохо, либо не работать вовсе и уметь получать за это деньги. Вот кто становится героем времени. Как в девяностые.
Но ты, нетерпеливый читатель, опять же не спеши. Ибо главная мудрость жизни заключается в том, что в краткосрочной перспективе всегда торжествует зло, а в долгосрочной – добро. В этом историческом парадоксе и кроется объяснение главного противоречия: вокруг нас все отвратительно, но в конце концов обязательно получается правильно. Смотришь вокруг и говоришь: прямо-таки последние времена! Проходит десять лет – и понимаешь, что не последние. Студентку-журналистку, любительницу легкой и нервной клубной жизни, выгнали с журфака за пропуски. За диплом, который выпускница филфака продала младшей подруге, поставили тройку. Работу, вышедшую в УФО, разругали ревнивые, эгоцентричные коллеги – все теоретики, в общем, одинаковы, ибо искусство, объединяющее всех, им по барабану. Издательство, решившее предпочесть дешевый и лживый труд глянцевого журналиста, лопнуло. А книгу серьезного провинциального автора я пристроил в серьезный издательский дом, уцелевший благодаря тому, что он издает классику.
Так что в стратегической перспективе, на которую ставлю я, добро по-прежнему на коне. Жаль, не все до этого доживут.
О том, насколько это сбылось, можно будет уверенно сказать лет через пять.
Время глума
Январские тезисы
После изобретения оружия массового поражения мировые войны перешли в формат всемирных финансовых кризисов.
Это связано как с риском полного уничтожения Земли в случае глобальной войны, так и с отсутствием пассионарных учений, которыми могли бы вдохновляться новые Тамерланы.
Можно без натяжки сказать, что финансовый кризис – мировая война эпохи постмодернизма, когда умирать не за что.
Главной приметой XX века – империалистического, в чем сходилось большинство экономистов, – были именно мировые войны. Империализм оказался не высшей и даже не последней стадией капитализма. После него наступил глобализм. Во время глобализма воюют только террористы, хамас с Израилем и Россия с Грузией. На мировой арене все это явления заметные, но маргинальные.
От войны кризис отличается тем, что при нем не убивают до смерти. Сходство их, напротив, заключается в том, что и война, и финансовая катастрофа примерно раз в тридцать – пятьдесят лет напоминает человечеству о фундаментальных вещах, которые человеку свойственно забывать. Дело забывчиво, тело заплывчиво. В качестве регулятора нравственности кризис, безусловно, гуманнее войны, но его эстетическое оформление близко к военному. В конце концов, сколь это ни парадоксально и ни жестоко звучит, человек способен воспринять лишь определенное количество жестокости – в какой-то момент он тупеет и перестает усваивать происходящее. В этом смысле на его мораль примерно одинаково воздействует гибель десяти соотечественников, десяти тысяч неприятелей или одного близкого родственника.