Власть, нуждающаяся в укреплении, не выбирает средств. Путинский режим – теперь, думаю, слово «режим» уже никем не оспаривается, для шовинистов оно даже комплиментарно – был обречен на внешнюю экспансию, а застой обозначился не сейчас: он был очевиден уже в 2008 году, во времена конфликта с Грузией. Когда Леонид Радзиховский уверяет читателя, что крымский кризис разразился на ровном месте, он сознательно или бессознательно лукавит: у власти не осталось других средств для поддержания рейтинга, а логика изоляции неизбежно ведет к тому, чтобы эта изоляция становилась полной. Россия не может окультурить собственные бескрайние земли, но без присвоения чужого пространства ей не удержать нынешнего статуса (споры о том, насколько данное пространство является чужим, оставим так называемым геополитикам; спор с человеком надо прекращать после того, как он употребит слова «геополитика», «соборность» или «русофобия»). Выходом из нынешнего российского состояния – когда коррупция тотальна, фальшь абсолютна, а политика отсутствует – может быть только война; и художников, которые поддерживают ее, можно понять. Разумеется, итогом этой войны – в каком бы формате она ни проводилась – может быть только национальная трагедия; но современной Швеции, Франции, Италии, Германии не было бы, не пройди они через эти роковые соблазны. Вечно таящееся в российском подсознании чудовище должно выйти на свет и показать себя миру; раз сами мы не можем с ним справиться – предоставим это истории.
Жалко? Художнику никогда ничего не жалко. Зато какой материал! Табаков поставит, Безруков сыграет, Мацуев музыку подберет.
Сегодня мы этот триумф Курта Вана наблюдаем повсеместно – с той разницей, что Ван был художник и нуждался в самоподзаводе, а нынешние шовинисты просто обрели источник правоты и самоуважения. Но в остальном желание быть отвратительными, как будет показано ниже, остается главным стимулом поведения если не для большинства, то для доброй половины россиян.
Конец аналогии
Раньше я очень любил исторические аналогии, доставал всех своей теорией циклического развития России и довольно точно предсказывал – опять-таки благодаря этой теории, – что тут будет и что делать. Тогда мне мало кто верил, зато много кто показывал пальцем. Было огромное количество специалистов из разных областей знания, которые аргументированно и доказательно мне внушали, что ни одна аналогия не работает, а всякое сравнение хромает. Разговаривать с ними было скучно, потому что интересовала их не истина и да же не гипотетическая победа надо мной, а исключительно демонстрация своих превосходных полемических способностей. Apropos, чтобы уж два раза не вставать, – есть изумительная категория населения, которая в принципе неспособна увидеть ни в чем тенденцию или различить предвестие, а потому им кажется, что тенденций не существует вообще. Есть только факты – и всякая попытка их систематизации чревата насилием над материалом. Это те, кому всего милее состояние, мучившее когда-то Набокова: «Мир снова томит меня пестрой своей пустотою». А вот им нужна исключительно пестрая пустота, потому что, если они не умеют обобщить, пусть и никто не может. Не тайна – на всякий факт можно найти контрфакт и даже контрафакт, любое правило скомпрометировать исключениями, и я с такими людьми предпочитал не спорить. Кто хочет – видит, кто не хочет – отвлекается. У меня и в школе такой принцип: не хочешь – не слушай, тычь пальцами в гаджет, только молча.
Теперь, напротив, мне приходится подставляться, утверждая, что в нынешней российской ситуации никакие аналогии не работают; что разговоры о феврале, грядущем октябре, оранжевой опасности и прочее суть попытки подменить анализ реальности одинаково устаревшими схемами. Первой о недопустимости аналогий сказала мне, вероятно, самая умная женщина, какую я когда-либо встречал, – Марья Васильевна Розанова. У нас с ней после первой Болотной был долгий и увлекательный телефонный разговор, во время которого она и заявила: нашим единственным методом суждения стала аналогия, ибо уж больно много было повторений в российской истории, из них-то она и состоит, но сейчас, добавила она, ничего похожего я не нахожу. Какое счастье, заметил я, мне-то уж казалось, что я нюх утратил. Но нельзя же допустить, МВ, что вы утратили нюх! Скорее вы яд утратите.
То, что я буду сейчас излагать, можно доказать, но это долго, многословно и неинтересно. Формат журнальной колонки не предполагает детального обоснования выводов, да к тому же количество дураков за последнее время несколько снизилось, или они ста ли вести себя тише, и потому общение упростилось. Русская государственность существует семь веков, и на протяжении этих веков она семь раз прошла один и тот же приблизительно столетний цикл. В цикле, как и в русском календарном году, четыре стадии: революция – заморозок – оттепель – застой. Причина этой цикличности довольно проста: таков путь всякой системы, развивающейся автоматически, без целеустремленных и сознательных попыток изменить естественный ход вещей. Российский народ не принимал участия в управлении государством, делегируя властные полномочия небольшой социальной группе, всегда выбиравшейся путем отрицательной селекции – по принципу, подмеченному однажды в детских играх Лидией Либединской: «Ваня пусть сидит на табуретке и будет начальник, потому что больше он ничего не умеет».