Номер один. «Что случилось с вашей подлодкой?» – «Она утонула». – «А с вашей телебашней?» – «Она сгорела». – «А со станцией “Мир”?!» – «Она сгорела и утонула».
Номер два, уже гораздо лучше. «Отчего сгорела Останкинская телебашня?» – «Она столкнулась с американской телебашней» (ремейк версии о столкновении «Курска» с другой подлодкой).
Так, медленно, как бы становясь на крыло, оживал в России политический анекдот, который Андрей Синявский назвал – наряду с блатной песней – главным вкладом нашего Отечества в фольклор XX века. Больше того, Синявский писал о том, что романы-эпопеи и даже приличная лирика были и в других странах мира, а вот политический анекдот – наше ноу-хау. Нужна соответствующая история, долгий подпольный опыт, особый режим мышления. Подтверждаю: большинство анекдотов о Джордже Буше – переделанные американскими советологами байки о Брежневе. Вот, например, такая мулька из недавно изданной в Штатах книги «Библия выживания при Буше» (автор-составитель – Джин Стоун, издательство «Villard»). Встречается Буш с Блэром, и тот ему говорит: «Знаешь, как определить умного человека? Вот загадка: сын моего отца, но не я». «Ну?!» – «Мой брат». «Шикарно!» – говорит Буш и летит в Штаты. Вызывает Кондолизу: «Конди, кто такой – сын моего отца, но не я?» «Минуточку, – говорит Конди, – я посоветуюсь с Пауэллом». Звонит Пауэллу: «Колин, кто такой – сын моего отца, но не я?» «Мой брат», – без запинки отвечает Пауэлл. Конди докладывает Бушу: «Господин президент! Это брат Пауэлла!» «Вот и дура, – говорит Буш, – это брат Блэра». Я этот анекдот знаю с 1979 года, только тогда он был про Брежнева, Косыгина и Пельше. Вот как пригодился американцам советский опыт – и очень символично, что он понадобился именно сейчас.
То, что в 2000 году и позже он резко понадобился нам самим, лучше любого барометра характеризует перемену давления. Но дело, конечно, не только и не столько в якобы жестком и тоталитарном режиме, который на нас надавил. Фантаст и сатирик Михаил Успенский считает, что для анекдота необходимы некие строго определенные личные параметры, которые всем в стране известны, – а потому на них можно с подмигиванием намекать. Про личность амбивалентную, неопределенную – анекдота не сочинишь, вот почему Ельцин оказался почти не охвачен фольклором. Про него анекдот был только один – и про единственную его бесспорную черту. Приходит Ельцин домой, на ногах не стоит.
– Боря! – кричит Наина Иосифовна. – Где же это ты так?!
– Наина…
– Ну что «Наина», что «Наина»! Подумай о стране!
– Наина…
– Ну что «Наина»! О здоровье своем подумай!
– Наина…
– Боря, я шестьдесят лет Наина!
– На ина… гу… руации…
По всем остальным параметрам Ельцин был вызывающе неконкретен. Он был в равной степени готов к демократическим мерам и категорическим зажимам, роспускам и расстрелам, перетасовкам кабинетов и отпускам цен; про него – как и про Россию – нельзя было сказать почти ничего определенного. Поэтому безмолвствовал и анекдот. С Березовским, скажем, тоже было непонятно – за свободу он или только за бабки. И вообще время было сложное, неопределившееся. Вот почему так много анекдотов про Ленина (вполне определенный персонаж) и Сталина (куда уж определеннее) – но почти ничего про Хрущева, в котором было и то, и это, и много еще чего.
Иосиф Раскин, главный российский коллекционер анекдотов, автор «Энциклопедии хулиганствующего ортодокса», настроен иначе: «Анекдот просовывает свое лезвие в щель между государственной ложью и очевидной для всех правдой. Анекдот начинается там, где есть масштабное вранье. И, между прочим, большинство хохм о Путине строятся именно на этом несовпадении между действительностью и ее телеобразом. Обыгрываются новые штампы, благолепие, воцарившееся в новостях, а в особенности – двойные, оборачиваемые формулы. Не зря при Путине модным стало выражение “оборотень в погонах”: некоторые черты оборотничества есть и в эпохе, и в ее творце. В большинстве анекдотов обыгрываются двойные значения слов – они тоже как бы становятся оборотнями. Ну, например: Путину звонит Сергей Иванов. “Владимир Владимирович! Вы говорили, что надо попасть в ВТО?” – “Говорил”. – “Докладываю: попали!!!” Это – из времен учений на Дальнем Востоке».
Другой излюбленной темой анекдотов о Путине стало его чекистское, разведчицкое прошлое. В этом смысле стране не надо было ничего изобретать – анекдотов про спецслужбы у нас было море. Некоторые просто слегка модифицированы. Ну, например, такая шутка шестидесятых: мужик звонит из телефона-автомата. «Это КГБ?» – «КГБ, КГБ…» Он не решается ничего сказать, со страху вешает трубку, набирает опять: «КГБ?» Сзади его слегка похлопывают по плечу: «КГБ, КГБ!» Здесь причудливо сочетается страх перед органами, некоторая ненависть к ним – и одновременно восхищение оперативностью. Про Путина, по-моему, получилось лучше – и тут объектом сатиры действительно стало государственное лицемерие, а именно пресловутые телемосты с народом. «Вот такой вопрос поступил, – говорит президент. – “Володя, не западло ли тебе отвечать на анонимные вопросы?” Николаеву Петру Владимировичу, проживающему в городе Гусь-Хрустальном, улица Розы Люксембург, дом 5, квартира 12, женат, бухгалтер, – сообщаю: нет, Петя, не западло!»