Но испуг, который ощутил Смирол, был другого порядка. Конечно, нечаянное движение Карми могло иметь простую причину — зябкую вечернюю прохладу. Но могло быть и иначе, а Смирол не был готов к изменениям отношений с Карми. И он сбежал. Сбежал не позорно, без оглядки, а с достоинством, спросив как ни в чем не бывало:
— Хочешь грушу? Я принесу.
— Принеси, — шепнула Карми.
Смирол чмокнул девушку в щечку и ушел к летней кухне, где в большой корзине лежали снятые сегодня груши. Он тщательно выбирал плоды, откладывая в широкое глиняное блюдо; он не торопился — он думал, как ему надлежит поступать, если в самом деле окажется, что он нужен Карми.
Ну почему, почему тянет с ответом Байланто? Разве может Смирол без достаточных на то оснований считать себя свободным от обязательств перед высокой принцессой? И как он будет выглядеть, обремененный этими обязательствами, когда его отношения с Карми примут более серьезный оборот? Одно можно сказать: некрасиво будет выглядеть. Хокарэмы обычно легко относятся к моральным предписаниям, но даже для хокарэма ситуация, в которую попал Смирол, представлялась сомнительной. Как бы ни поступали, какое расположение ни испытывали бы друг к другу принцесса Байланто и Ур-Руттул, следует помнить, что в высшем свете дружба — вещь непрочная и в любой момент может смениться открытой враждой. И пока он, Смирол, официально считается слугой Байланто, любые его отношения с Карми будут выглядеть неискренними, а Смирол не хотел даже тени подозрений. Завязанная еще в первый год знакомства невинная игра во влюбленность могла позволить Смиролу мимолетные объятия и братские поцелуи, но перешагнуть через невидимую черту он не мог.
Смирол старательно искупал каждую грушу в ведре с водой, аккуратно разложил горкой на блюде и понес к топчану. Как он и надеялся, Карми заснула. Услыхав ее ровное сонное дыхание, Смирол вздохнул с облегчением и поставил блюдо с грушами в изголовье широкого топчана, а потом бесшумно удалился.
«И чего я терзаюсь? — думал он. — Ничего особенного, ей и в голову не придет смотреть на меня. Зачем я ей, коли в грозном Миттауре Арзравен Паор в любой момент готов жениться на ней? По крови я ей не пара, да и красотой не отличаюсь. И… ох, великие небеса!., что мне в голову пришло думать о ней?»
Он пошел к дому. На полпути его встретил Маву, мрачный и злой.
— Ты что вытворяешь, братец? — прошипел Маву. — Оставь ее в покое!
— Ты о чем? — отозвался Смирол. — Не ори, Карми разбудишь.
— Госпожу, — поправил Маву раздраженно. — Для тебя она госпожа, а не Карми.
— Для меня она Карми, а не госпожа, — твердо ответил Смирол. — Она велела называть себя именно так.
Маву был готов взорваться; опасаясь, что его гнев разбудит девушку, Смирол предложил:
— А не пройти ли нам к дровянику? Уж если где и выяснять отношения, так, пожалуй, именно там.
Маву согласился, он мотнул головой и направился вслед за Смиролом на задний двор, туда, где у баньки под навесом находилась поленница. Пока они туда шли, Маву успел немного успокоиться, так что разговор он продолжил хоть и враждебно, но сдержанно:
— Неужели ты не видишь, на что это похоже? Будь ты райи, я бы и слова не сказал, черт с тобой, Рыжий. Но ты же из Байланто! Зачем ты липнешь к ней? На что рассчитывает твоя госпожа? Или ты действуешь исключительно по недомыслию?
— Ты читаешь мои мысли, брат Маву, — отозвался Смирол. — Я как раз об этом и думал. Одна лишь надежда, что вот-вот я стану райи.
— Ну что ты врешь? — поморщился Маву. — С чего вдруг ты станешь райи? Госпожа Байланто вроде помирать пока не собирается…
— Храни небо госпожу! — искренне воскликнул Смирол. — Нет, дело во мне. Я ведь хэйм, а кому из принцев нужен в хокарэмах хэйм?
— Хэйм? — переспросил Маву.
— Ну да.
Смирол рассказал о своей болезни, умолчав, впрочем, о чудесном исцелении и Руттуловом глайдере (Карми вроде бы говорила, что никто, кроме него, в эту тайну не посвящен). Пока он рассказывал, настроение Маву заметно изменилось.
— О, — сказал он сочувствующе, коснувшись Смиролова плеча, — стать хэймом — еще не самое страшное.
— Я тоже так думаю, — отозвался Смирол.
— Хорошо тебе — будешь свободным. Смирол впервые посмотрел на Маву с интересом:
— О! Не поговорить ли нам о свободе?
Когда примерно час спустя Аранри вышел посмотреть, куда пропали его постояльцы, то нашел их удобно расположившихся на чурбаках у поленницы и мирно беседующих. Маву многословно рассказывал о порядках в Сургаре при Руттуле; Смирол задавал вопросы, побуждая Маву еще более вдаваться в подробности.
— Что-то я не пойму современную молодежь, — заявил Аранри, послушав, о чем идет речь. — То, понимаешь ли, механикой занимаются, то политикой… Да зачем вам все это, мальчики? Что толку голову ломать над никому не нужными вещами? Майяром управляете не вы, да и науками, кроме вас, есть кому заниматься.
— А годами напролет шить штаны — это дело для хокарэма? — вскинул голову Маву. — И я плохо понимаю, на что потратили мою жизнь. Половину жизни меня муштровали в Ралло, чтобы вторую половину быть нянькой при высокорожденной девице. И что меня злит: когда моя помощь была всего нужнее, оказалось, что ее не желают принимать. Небом клянусь, никогда не чувствовал себя таким идиотом, как тогда, когда потерял след госпожи в долине Праери.
— Поэтому ты все бросил и спрятался, — сказал Аранри.
— Да, — ответил Маву вызывающе. — Но пока жива принцесса Оль-Лааву, кто обвинит меня в пренебрежении обязанностями? Она ведь не обвиняет меня в этом.
Рыжий Смирол, посмеиваясь, следил за горячностью Маву. Хороший был случай еще раз убедиться в том, что ряды хокарэмов вовсе не так монолитны, как кажется со стороны. Однако идти на раскол, понимал Смирол, слишком неразумно. Участвовать в малочисленной оппозиции против замка Ралло — значит собственными руками затягивать на шее петлю. Впрочем, с неожиданной горечью вспомнил Смирол, он-то уже практически находится вне хокарэмской касты. Но что же молчит Байланто? Передумала его отпускать?
Он напрасно тревожился. Весть от Байланто пришла к следующему вечеру. Смирол высчитывал дни пути гонца от Ларау до Забытой Столицы, а госпожа принцесса почти сразу после его заболевания вернулась в Трани-Виалу-Орвит, чтобы уложить его вещи и вернуть в Ралло. Известие, что Смирол выжил, внесло в ее планы лишь небольшие изменения. Байланто собственноручно упаковала его сундук и прислала не только письмо для мастера Логри, но и записку Смиролу. Приложением была сафьяновая коробочка, в которой лежал перстень с опалом.
Опал — знак разлуки. Смирол нацепил перстень на палец и развернул адресованное ему послание:
«Хокарэму Смиролу от принцессы Байланто-Киву привет и пожелание всех благ. Крайне сожалею, что нам пришлось расстаться. Сделай милость, не тревожь меня больше: твой вид будет мне укором. Прости мне мои предрассудки. До конца жизни тебе будет выплачиваться ежегодное содержание в двадцать четыре эрау, пункт об этом будет введен и в завещание. Да хранит тебя божественное небо, в святость которого ты не веришь».
Смирол повертел в руках пергамент. Принцесса Байланто оставалась верна себе: сознавая свои предрассудки, все же не считает нужным пойти против них — в ее хокарэме не должно быть недостатков. Он может быть слабым физически и рыжим, как раб, но быть даже заподозренным в умственной ущербности он не может. А выздоровление от заячьей болезни гарантии душевного здоровья не дает. От такого хокарэма следует избавиться — и она избавлялась со свойственной ей щедростью.
Смирол заглянул в сундук. Помимо одежды там лежал еще и довольно увесистый кошель с золотом.
Аранри развернул адресованный Логри сверток.
— Да, — протянул он, ознакомившись с текстом. — Полная отставка.