— Я тебя тоже люблю немножечко, — рассмеялась Карми. — Ты мой каприз, ты моя прихоть. Я изменяю с тобой Руттулу, чтобы добавить перцу в свою скучную жизнь…
Когда корзина, принесенная Стэрром, опустела, Карми и Смирол вернулись в Ралло. Как будто ничего не изменилось в хокарэмском замке, но Карми, у которой теперь было ее рыжее сокровище, ее любовник, ее муж, защита от всех бед подлунного мира, опять почувствовала себя принцессой. Простые келани и грубые хокарэмские штаны были заброшены; Карми нашла в несметных кладовых Неламы бархатное платье, сшитое по старинной кэйвеской моде, щедро украшенное черным стеклянным бисером и серебряной вышивкой. Нелама также дала и плащ из серых тохиаров, но вот обувью, подходящей по размеру, снабдить не смогла.
Теперь в те минуты, которые она проводила вне объятий Смирола, Карми занималась шитьем или приготовлением каких-нибудь лакомств. Невероятная страсть к домоводству занимала почти все ее мысли; хозяйкой она была не слишком умелой, однако Смирол добродушно хвалил ее стряпню и поедал все с таким аппетитом, что казалось, будто он говорит чистейшую правду. Правда, зная его удивительную способность поглощать все, что хоть немного напоминает пищу, Карми сомневалась в своих кулинарных талантах.
— Куда в него столько вмещается… — ворчала Нелама, поглядывая на Смирола, уплетающего очередное угощение. — Ведь столько жрет, пес алчный, а все тощий и тощий!
— Он не тощий, — влюбленно возражала Карми. — Он стройный.
Глядя на нее, Нелама грустно вздыхала: что с тебя взять!
В часы, когда Смирол был сыт и любовью, и пищей, он изучал захваченный из глайдера справочник по физике. Пока дело касалось классической механики, он понимал почти все, другие разделы были для него недоступны. Иногда же он делал настоящие открытия.
— Послушай, — говорил он, например, — Руттул когда-нибудь говорил тебе, что на его родине другая система счета?
— Не припоминаю, — отвечала Карми. — Кажется, нет.
— Похоже, у них принято десятеричное исчисление, — с воодушевлением сообщил Смирол.
— А у нас какое? — полюбопытствовала Карми, занятая шитьем.
— Двенадцатеричное, — ответил Смирол и объяснил: — Мы ведем счет по дюжинам, а они по десяткам.
— Ну и что? — удивилась Карми. — У каждого народа — свои обычаи.
— Так неудобно же считать! — возразил Смирол.
— Наоборот, — сказала Карми. — Очень удобно вести счет до десяти по десяти пальцам.
Смирола ее слова мало убедили.
— И вообще, у них неделя — семь дней, а не двенадцать, месяц — тридцать дней. Странно, правда? Полная бессмыслица. Тридцать на семь не делится, да и семерками считать неудобно. По дюжинам считать куда удобнее, чем по десяткам, — объяснил Смирол.. — Дюжина делится и на два, и на три, и на четыре, и на шесть, а десять только на два и на пять…
— Пять — красивое число, — заметила Карми. — В нем есть изящество.
Смирол расхохотался. Он сунул либрус под матрас, осторожно отобрал у Карми шитье и потянул ее в постель.
— Пять — красивое число? — шепнул он, настойчиво освобождая Карми от платья. — Ох, сколько тряпок!
Это был их последний вечер в Ралло. Поздно ночью в замок прискакал гонец. Это был не хокарэм, но коттари из Ралло хорошо знали его; привратная стража взялась позаботиться о его коне, а самого гонца проводили к башне Карми.
У него было два послания: одно, официальное, от Пайры к Логри, другое, тайное, — от Тилины к Смиролу.
— Должен ли я разбудить Логри, если прибуду ночью? — спросил гонец у Пайры перед отъездом.
— Нет, — решительно сказал Пайра. На весах общественного положения мастер замка Ралло весит больше, чем вассал Карэны.
Тилина же просила передать письмо Смиролу сразу по прибытии в Ралло.
Гонец в сопровождении коттари отправился вручать послание. Они осторожно, хотя и не вполне бесшумно поднялись наверх.
— Рыжий, — тихо позвал коттари.
— Что случилось? — из темноты спросила Карми.
— Прошу прощения, госпожа, что разбудили, — извинился коттари. — Срочное письмо для Смирола.
Смирол уже обувался; он вышел на лестницу, завернувшись в тохиарий плащ.
— Что за спешка? — тихо спросил он. — Луна упала на землю?
Гонец протянул ему свиток.
«Незабвенному рыжему хэйму Смиролу хокарэми Тилина из Кортхави шлет привет и наилучшие пожелания.
На охотничьих полях Пайры несколько дней назад произошли события, которые могут повлиять на жизнь Карми. Думаю, тебе, как любителю механики, было бы интересно понаблюдать, как с голубого неба на заснеженный луг опустился огромный предмет — нечто среднее между сильно увеличенным треножником в храме Твали-тэхари и коробчатым воздушным змеем.
Внутри этого сооружения оказались люди, и они говорили на непонятном языке. Одеты они в забавную одежду, — на мой взгляд, чересчур легко для наших зимних непогод.
Пайра ужасно оскорбился, что ему портят лучшее его охотничье поле, и послал Мангурре сказать этим людям, демонам или богам, чтобы они поискали какую-нибудь иную местность.
Мангурре проболтался у пришельцев целый день и вернулся, разводя руками, — эти господа не знали ни одного из тех языков, на которых он говорил. Любопытно, что, когда он отправился к чужакам на следующий день, они уже могли связно сказать несколько фраз по-майярски.
Однако самое главное не это, а то, что среди этих небоплавателей есть человек по имени Томас Кениг. Именно это имя называла госпожа Карми, когда говорила о своем преемнике в Высочайшем Союзе, — так зовут сына Руттула. Этот Томас Кениг, говорит Мангурре, очень похож на отца, хотя, вероятно, на его внешности сказалась и порода матери. Я никогда не видела Руттула, а Томаса Кенига только издали, и все, что могу сказать, — это то, что у этого господина весьма благородная внешность. Его нос тонок, волосы темны, глаза карие, как говорит Мангурре.
Пайра в смущении. С одной стороны, охотничье поле жалко, с другой — похоже, что среди пришлых его сюзерен. Однако пришельцы с неба оказались очень милыми и учтивыми людьми. Узнав от Мангурре, что владельцу земли, на которую они опустились, этот участок очень дорог, они с извинениями согласились перелететь в иное место, где могли бы основать свой лагерь. Пайра предложил им безлюдные пустоши в долине Валлоа, они согласились, и в сей момент, когда я пишу письмо, на том месте, где раньше стоял их чудо-корабль, только истоптанный снег.
До Пайры, похоже, еще не дошло, что чужаки представляют опасность, с какой нам не приходилось пока сталкиваться. Он настолько потрясен видом висящей в воздухе стальной громады, что беспокоится только о своих охотничьих угодьях.
А понимаешь ли, что будет, когда о пришельцах узнают Марутту и Ирау? Пока, насколько мне известно, пришельцы не предъявляют каких бы то ни было прав на власть в Майяре, они и не знают пока, что один из них — по закону высокий принц. И я думаю, Высочайший Союз сделает все, чтобы помешать госпоже Карми передать знак Оланти чужакам. Поэтому, если ты действительно очень любишь госпожу Карми, ты должен охранять ее от всего Майяра.
Все написанное в письме не розыгрыш.
Прощаюсь с нежнейшей любовью,
Тилина».
Смирол поблагодарил гонца и коттари. Они ушли, унося с собой факел. Смирол постоял на лестнице в темноте, подумал, потом вошел в комнату.
— Карми, ты спишь?
— Нет, — полусонно отозвалась она.
Он сел рядом с ней и ласково затормошил:
— Вставай, вставай, княгинюшка…
— О, Рыжий, — не поняла она, — сколько можно?
— Нам надо уходить, — твердо сказал Смирол. — Одевайся и собери вещи. Больше мы в Ралло не вернемся.
— Что случилось? — спросила она встревоженно.
— Сейчас некогда объяснять. — Смирол уже оделся и без суеты укладывал мешок. — Объясню в пути.
Карми медлила.
Смирол, уложив в дорожный мешок все необходимое и либрус, взялся за хокарэмские одежки Карми, стал помогать ей одеваться.
«Что случилось?» — ломала голову Карми, отбирая у него свои штаны и торопливо натягивая на ноги. Смирол ловко вдел ее ступни сначала в носки, потом в сапожки.