На несколько мгновений она задумалась: что бы такое написать? Потом решительно вывела начальные слова песни: «Алойта дэнаи» («В сердце моем»). Она старательно украсила эти два слова завитушками, добавила несколько черточек обыкновенными черными чернилами и аккуратно дополнила замысловатый узор тремя точками золотой краски.
Раскрытая тетрадь с этими словами пролежала на конторке несколько часов. Карми порой подходила, любовалась пламенеющими словами и подумывала, о чем будет писать дальше, а вечером убрала тетрадь в ящик. И вынула только на следующий день после утренней службы и завтрака.
«В сердце моем печаль.
В сердце моем долг борется с любовью, и это причиняет мне боль, которую стерпеть трудно. Как мне быть, кому мне выплакать эту боль, кто поймет меня?..»
Когда Карми писала, мысли сами приходили в порядок. Она еще не была готова принять решение, но необходимость этого решения уже признана — и верность этому решению тоже. Если она его примет — придется идти до конца.
Ах, как сложна и запутанна жизнь! И Карми, укладывая мысли свои в длинные, замысловато-изящные, со скрытым ритмом фразы, возможно, не была точна в том, по каким мотивам она совершала те или иные поступки, однако она была искренна, ибо сейчас понимала свои действия именно так.
Однажды госпожа настоятельница, позвав ее к себе, сказала:
— Дитя мое, где-то там в твоем павильоне, среди вещей Аоры-переписчицы, должна быть тетрадь. Пожалуйста, найди ее и принеси мне.
Карми покраснела, сообразив, что свои излияния пишет в чужой тетради, да еще из новых, нескоблёных листов пергамента наилучшей выделки.
— О… госпожа моя, — проговорила она смущенно, — боюсь, тетрадь я испортила. Разрешите мне написать Пайре, он пришлет со Стэрром новую.
Настоятельница удивилась, но виду не подала. Как смеет эта девочка, пусть она и благородного рода, так фамильярно говорить о наместнике княжества Карэна? Видно, Пайра всерьез влюблен в нее, если позволяет такое.
— Тебе нельзя писать Готтису Пайре, — сурово ответила она. — Да и он поступает необдуманно, посылая тебе подарки со своим хокарэмом. Пайра женат на принцессе, это оскорбление ее высочества.
За все время пребывания Карми в монастыре Стэрр приезжал еще два или три раза, привозил одежду более подходящую по сезону и разные мелочи. Карми запоздало сообразила, что по отношению к госпоже Байланто это действительно выглядит некрасиво. Ну послал бы Пайра простого слугу, это еще ничего, но хокарэма…
— О-ой! — вздохнула Карми, приложив руку к щеке. — Боги небесные, как же это я не сообразила!
— Госпожа Байланто приезжает послезавтра, — продолжала настоятельница. — Тебе, пожалуй, лучше на время ее визита покинуть монастырь и удалиться в один из лесных скитов.
Совет был хорош, но только в том случае, если бы Карми и в самом деле была любовницей супруга высокой принцессы.
— Госпожа Байланто едет на лето в Забытую Столицу, — объясняла старая монахиня, — и по дороге остановится у нас.
По дороге? Но трудно сказать, что монастырь находится по дороге из Пайер-Орвит, где принцесса провела конец зимы и весну, в Забытую Столицу. Есть пути и покороче, да и поудобнее. Нет, госпожа Байланто едет сюда вовсе не для того, чтобы поклониться святыням.
— Я не поеду в скит, госпожа моя, — твердо заявила Карми. — Если госпожа Байланто приедет и спросит меня, мне все равно придется возвращаться.
Старая дама пожала плечами:
— Как хочешь, дитя мое. Ты смела, но неразумна.
Карми почувствовала, что ее отказ уехать чем-то задел настоятельницу. Она же хотела «девушке Сабад» добра. Встреча всесильной принцессы с безвестной, но удачливой соперницей, похитившей сердце ее супруга, могла закончиться очень плачевно. Лучше бы убрать Сабад подальше: с глаз долой — из сердца вон, глядишь, и минует гроза голову безрассудной девчонки…
— Как хочешь, дитя мое.
Вернувшись в свой павильон, Карми встала у конторки и записала последние слова своей исповеди:
«В сердце моем любовь и горе, долг и преступление, в сердце моем — жгучая отрава.
В сердце моем — печаль».
Это была последняя страница тетради, и внизу Карми нарисовала золотом изысканно-изящное соцветие ранага, а рядом с ним — черный колючий чертополох, лукаво сияющий алой шапочкой цветка. (Она не думала о том, что это значит, но годы спустя, когда тетрадь эта вошла в литературу Майяра под двумя названиями — «Алойта дэнаи» и «Плач по Руттулу», — утвердилась версия, что рисунок символизирует Руттула в виде золотой грозди и рыжего хэйма Смирола в виде красноголового чертополоха.)
Глава 14
Госпожа Байланто прибыла в монастырь под вечер. Старая настоятельница поспешила к ней, но высокая принцесса хоть и поприветствовала ее учтиво, все же до длительной беседы не снизошла: тотчас же осведомилась о юной даме, которая уже несколько месяцев пользуется гостеприимством монастыря. Настоятельница велела послушнице сбегать за Иллик Тайор, но Байланто возразила:
— Что вы, что вы, это неудобно! — и послала с послушницей одну из своих придворных дам.
Удивленная настоятельница увидела, как стремительно вбежавшая Сабад остановилась на пороге, попробовала сделать церемонный реверанс, но Байланто, схватив ее за руку, притянула к себе, обняла, поцеловала.
— Сестрица, во здравии ли ты? — спросила Байланто.
— О, что со мною сделается! — рассмеялась Карми. — А как у тебя с Пайрой?
Байланто усмехнулась. Она оглянулась, но настоятельница деликатно удалилась, оставив подруг одних.
— Тебе здесь не скучно? — спросила Байланто.
— Мне не бывает скучно, — ответила Карми. — Вечно что-то вокруг меня происходит.
— Ты еще не решила, чью сторону принимаешь? — Байланто была настойчива и сразу перешла к делу.
— Решила, — медленно проговорила Карми. — Но могу ли я ожидать, что ты меня поддержишь?
— Твое решение затрагивает мои интересы?
— Не знаю, — ответила Карми. — Я вообще плохо понимаю, почему ты до сих пор меня поддерживала. Чем вызвано твое расположение?
Байланто сказала:
— Наверное, тем, что я когда-то завидовала тебе. Карми удивилась:
— Мне можно завидовать?
— Я была влюблена в Руттула. — Байланто грустно улыбнулась. — Это новость для тебя?
— Новость? Да, — согласилась Карми. — Ты меня поражаешь, сестрица. Ведь ты никогда его не видела. Или это как в старинных преданиях, когда влюблялись даже не по портретам, а по рассказам?
— Представь себе больную девушку, полупарализованную, месяцами лежащую в одной и той же комнате, в одних и тех же четырех стенах. Что у меня за развлечения были? Рукодельничать лекари запрещали, оставалось только зазывать К себе певцов да сказителей, разглядывать миниатюры в полуобгоревшей старинной книге да молиться. От скуки я выучилась читать. Книга оказалась трудом какого-то старинного историка о Забытой Столице, сейчас я даже не знаю, кто ее написал, — автор не входит в число канонических.
Байланто оглянулась на Карми. Карми сидела сложив руки на столешнице — слушала внимательно.
— Жутко, — промолвила она, прерывая паузу. — Болезнь и беспомощность — что уж хуже…
— Ах, разве я об этом? — с досадой вздохнула Байланто. — Я читала о великолепном, царственном городе, рядом с которым Гертвир и Тлантлау — жалкие деревушки, о роскошных дворцах, о пышных садах, о прудах, где жили златохвостые рыбы и черные цапли, — о сказочном городе, столь огромном, что его нельзя было пересечь из конца в конец за один день от восхода до заката. И жили в нем герои, полубоги, легендарные цари и князья, рядом с которыми наш Высочайший Союз — бледные тени.
— Ты преувеличиваешь, — заметила Карми. — Ничтожеств всегда хватало. А покойного Горту… да и Марутту, что ныне здравствует… тенями не назовешь.
— Ты сравниваешь лисью хитрость с утонченным благородством, — отозвалась Байланто.