«Да за неделю, — прикинул тогда Крамер, — я и сам пешком до базы доберусь».
Он решил в уме небольшую арифметическую задачку: «Расстояние четыреста километров, скорость пешехода — пять километров в час, итого чистого времени пути — восемьдесят часов. Восемьдесят часов на семь дней… Хм! Лучше, пожалуй, на восемь…»
Тут ею самоуверенности малость поубавилось, но Крамер напомнил себе, что он человек молодой, достаточно сильный, физически подготовленный… Неужели он не в состоянии идти по десять часов в день?
И пошел. Пошел на север, героически преодолевая препятствия в виде ручьев, болот, холмов и кустарников.
Что ж, шагай, шагай, Валентин Крамер…
Подумаешь, четыреста километров!
За первые три дня, по бездорожью, Крамер прошел едва ли десятую часть пути. Он ходил кругами, постоянно двигаясь в обход, пугал зверей, ломясь по их тропам, чуть не потерял ботинок, угодив ногой в топь, исхудал, питаясь чем попало — главным образом нераспустившимися почками низкорослого кустарника, о которых точно знал, что они съедобны. Крамер в свое время пренебрег курсами по выживанию, помнил только, что кто-то из ребят, знакомых с этой проблемой, уверял его, будто, оказавшись в местах с незнакомой флорой и фауной, безопаснее всего питаться личинками насекомых, но Крамер надеялся, что чаша сия минует его. Огня он добыть не умел, поймать какую-нибудь зверюшку — тоже; на исходе третьего дня он нашел большую черепаху, но даже ее не смог убить: стучал по панцирю камнем — не расколол. Черепаха грозно шипела на него, и Крамер, раздосадованный, оставил в покое несчастное животное.
На четвертый день стало несколько лучше. Во-первых, он вышел на дорогу, а по дороге, пусть даже она пыльная, грунтовая, идти куда удобнее и веселее. Во-вторых, здесь было куда больше шансов добыть продовольствие. У Крамера в кармане завалялось несколько серебряных монет, взятых скорее для коллекции, чем для каких бы то ни было финансовых операций, — впрочем, и через неделю путешествия это серебро осталось при Крамере. Никто из майярцев не соглашался продать ему хоть что-либо из продовольствия. В Майяре действовал указ короля, запрещающий общаться с чужаками из долины Валлоа, и люди попросту старались не замечать Крамера, как не замечали они, например, хокарэмов. Было, однако, и отличие. Если хокарэм желал, чтобы его заметили, ему старались скорее услужить. С Крамером дело обстояло иначе: люди отмалчивались и демонстративно поворачивались спиной. Крамер нашел выход в элементарном воровстве. Было очень неудобно брать еду на глазах у ее законных владельцев, но быстро привыкаешь, если тебе помогает голод.
На девятый день, около полудня, Крамер свернул с дороги, чтобы пообедать. Он уже втянулся в размеренный ритм ходьбы, у него уже не так, как в первые дни, болели ноги и ломило в спине — он выработал довольно четкий график, которого старался тщательно придерживаться. Педантичностью он спасался от усталости и безнадежности: было легче идти, зная наперед, что в такой-то час он сядет обедать, а в такой-то остановится на ночлег.
Он устроился под чахлым деревцем, вытянул гудящие ноги и развернул изъятый у одного крестьянина сверток с едой. В этот раз ему достались несколько вареных клубней, имевших густой гороховый привкус, крупная синяя луковица и полкаравая темного вязкого хлеба.
И в этот момент Крамер услыхал голос:
— Ух ты! Здорово как пахнет… Дай кусочек хлебца, господин хороший, а?
Крамер вскинул голову. Шагах в семи от него стояла юная оборванка — тоненькая, невысокая, она выглядела как подросток. Вид у нее был голодный, и на краюху хлеба она смотрела очень внимательно, — вероятно, хлеб был для нее нечастым угощением.
Крамер усмехнулся, отломил кусок и протянул девушке. Та помедлила — похоже, она все-таки опасалась чужеземца, — однако желание получить хлеб пересилило, и она несмело приблизилась. Крамер с усмешкой наблюдал, как она, схватив кусок с его ладони, поспешно отскочила на безопасное расстояние.
— Да ты не бойся, — сказал Крамер. — Я не страшный.
— Ага, — улыбчиво отозвалась девушка. — То-то о вас люди рассказывают…
— Мое имя — Вэл Крамер. А твое?
— Велкарамер?
— Вэл — мое личное имя. Крамер — фамильное, — пояснил Крамер.
Девчушка приняла объяснение.
— Так ты из высокорожденных, что ли? — поинтересовалась она с опаской.
Глупо было бы пытаться разъяснять этой нищенке обычаи землян.
— Нет, — ответил Крамер. — Просто у нас принято называть людей по фамилии.
— А-а… — сказала девчонка. — Это как у аорику, да?
— Не знаю, — честно признался Крамер. — Так все-таки, как твое имя?
— Карми звать, — осторожно произнесла нищенка.
— А кто ты?
— Как кто? Карми. — Она пожала плечами.
Похоже, хлеб интересовал ее больше, чем разговоры. Она с удовольствием вдохнула в себя запах горбушки, сказав:
— Богатая хозяйка хлеб пекла. Мука без примесей… Вкусно, правда?
В другое время Крамер такой хлеб с недоумением отверг бы, да и сейчас он не настолько оголодал, чтобы забыть о действительно вкусных вещах, но он из вежливости подтвердил и спросил у нищенки, не хочет ли она к хлебу лука или «гороховых» клубней. Карми отказалась, сказав, что, в общем-то, сыта и соблазнилась только запахом свежего хлеба. В знак взаимной любезности она предложила Крамеру колючие зеленые шарики, напоминающие плоды конского каштана. Крамер уже видел такие плоды на некоторых кустарниках, но не знал, что они съедобны.
— Их едят? —. удивился он.
Карми ногтями содрала с одного шарика колючую кожуру, показала Крамеру лимонно-желтый комочек и отправила его в рот.
— Это кышт, — сказала она. — Только нельзя долго хранить его очищенным. Он ядовитый становится, когда покраснеет. А свежего можешь хоть пуд съесть — и вкусно, и сытно. И сорванный вчера кышт тоже лучше не есть, хоть он и неочищенный, — он быстро портится. Хочешь попробовать?
Крамер кивнул.
Карми кинула ему несколько плодов. Крамер поймал только один, отвернулся, подбирая другие, а когда выпрямился, Карми исчезла.
Было что-то волшебное в том, что она ухитрилась скрыться среди в общем-то пустынной местности, чуть поросшей редким кустарником и тонкими деревцами, на холмистой пустоши, которая, казалось, просматривалась чуть ли не до горизонта.
Крамер беспомощно огляделся, чувствуя себя дураком. Потом он вспомнил о необходимости пообедать, пожал плечами и занялся едой. Кышт он попробовал сразу — его приятно удивил апельсиновый привкус тестообразной мякоти. «Гороховые» клубни ему есть сразу расхотелось; зато хлеб с луком он умял в свое удовольствие и пошел опять по дороге, не забывая сворачивать к кустам кышта. Похоже, тот обладал тонизирующим или слабым наркотическим действием, идти стало легче и веселее.
Карми напомнила о себе утром. Крамера разбудила соломинка, настойчиво щекотавшая нос: Крамер расчихался и открыл глаза. Карми сразу отпрянула, устанавливая между собой и Крамером безопасное расстояние.
— А! Здравствуй, — узнал ее Крамер. — Ты куда вчера пропала?
— Ушла, — спокойно сказала Карми. — Молока хочешь?
— Конечно хочу, — ответил Крамер. — Откуда у тебя молоко? Не похоже, чтобы у тебя было хозяйство.
В самом деле, трудно было предположить, что у Карми есть что-то еще, кроме порядком обтрепавшейся рубахи явно с чужого плеча. Даже юбки у нее не было: она обходилась обернутым вокруг бедер рваным платком. Если вспомнить, что местные девушки были большими щеголихами и даже самые бедные из них скорее умерли бы, чем показались на люди в таком виде, становилось ясно, что Карми находилась в глубокой нищете.
— Луна появилась, — сказала между тем Карми, протягивая Крамеру кувшинчик с отбитым краем.
— Луна? Не понял, — переспросил Крамер.
— Чего же непонятного? — Карми махнула рукой за плечо, где на утреннем небосклоне висел молоденький месяц. — Когда луна растет, хозяйки ставят у колодцев молоко, чтобы лесные девы скот не губили.