Госпожа Сала знала, что дочь ее не обладает пылким темпераментом и не упустит такой блестящей партии, как граф Фюрстенштейн; поэтому она сразу заметила невинную хитрость молодой девушки и решила проучить ее. Теперь она не спускала с нее глаз, а во время разговора беспрестанно обращалась к ней то с тем, то с другим вопросом, в которых заключался более или менее ясный намек на сделанное ей предостережение.
— Дочь моя очень любит немецкий язык, в чем сочувствует ей и граф Фюрстенштейн. Мелани уже говорит немного по-немецки, только никак не может справиться с выговором, но я уверена, что она сделает у вас большие успехи. Что вы скажете на это, Адель?.. Я переговорю об остальном с графом Фюрстенштейном, он живо интересуется образованием Мелани.
Многозначительная улыбка, сопровождавшая эти слова, окончательно смутила Адель, на выразительном лице которой отражалось всякое мимолетное ощущение. Она беспрестанно краснела и выказывала явные знаки нетерпения. Герман в свою очередь увидел в словах хозяйки дома желание поскорее выпроводить его. Досадуя на себя за продолжительный визит, он встал и сказал с живостью:
— Вы сами решите, ваше превосходительство, насколько мои уроки подходят вашим требованиям и когда начать их. Я надеюсь, что у меня останется на это достаточно времени, хотя рассчитываю вскоре заняться другим, более подходящим для меня делом. Но во всяком случае сочту себя счастливым, если смогу услужить вам своими знаниями.
— Нет, вы придаете другой смысл словам ее превосходительства! — воскликнула Адель. — Напротив!.. Вы должны начать тотчас же уроки со мной, пока Мелани…
Громкий смех хозяйки дома прервал ее, она замолчала. Большие темные глаза ее блеснули, пурпуровая краска выступила на щеках.
— Вы не можете себе представить, какое доброе сердце у нашей милой благоразумной Адели, — продолжала госпожа Сала, — она сама готова подвергнуться опасности, от которой предостерегает других…
Адель была настолько задета этой явной насмешкой над собой, что совершенно растерялась в первую минуту, затем быстро встала и, не простившись, пошла к двери.
— Мадемуазель Адель, остановитесь на минуту! — сказала хозяйка дома повелительным тоном, затем с любезной улыбкой обратилась к Герману. — Прошу вас, милостивый государь, проводите этого милого ребенка по коридорам и по лестнице. Прощайте, до свидания!
Герман поклонился и последовал за Аделью, которая поспешно взяла его под руку и бросила торжествующий взгляд на оскорбившую ее женщину.
— Мадемуазель Ле-Камю, вы не будете брать этих уроков, я надеюсь на ваше благоразумие!.. — сказала ей госпожа Сала строгим голосом.
Герман чувствовал себя, как во сне, проходя по длинным коридорам под руку с хорошенькой креолкой. Когда они сошли с лестницы, она остановилась и высвободила свою руку.
— Не правда ли, — сказала она взволнованным голосом, — вы не верите тому, что она сказала обо мне?..
— Что у вас доброе сердце?
— Ах, нет, значит, вы не поняли ее слов, — воскликнула молодая девушка, видимо, обрадованная, и прямо взглянула на него своими большими глазами. — Какая она злая женщина! А я все-таки буду учиться немецкому. Брат мой также желает этого; я живу у него, хотите, зайдите к нам, вы должны представиться моему брату, он уговорится с вами насчет моих уроков…
Она говорила торопливо и со свойственной ей живостью быстро сняла перчатку с правой руки и начала наматывать ее на свой веер. Герман, не понимая причины ее робости и того волнения, в каком она, очевидно, находилась, молча стоял перед ней. В следующую минуту, желая заручиться его согласием относительно немецких уроков, она протянула ему руку. Герман вздрогнул, почувствовав прикосновение ее нежной, как бархат, кожи, он не знал, что делать с маленькой, протянутой ему ручкой, наконец в смущении наклонился и поцеловал.
Адель быстро отдернула свою руку.
— Вот вы дали мне слово, не забудьте этого, — сказала она, слегка ударив его перчаткой.