На следующее утро Герман уложил свои вещи и, сдав носильщику, отправился пешком на новую квартиру. Госпожа Виттих провела его в отведенную ему комнату и, убедившись, что все в порядке, тотчас же удалилась.
Герман начал разбирать свои вещи, но вскоре послышался стук в дверь, и появилась дочь хозяйки. Она поздоровалась с ним с веселой, простодушной улыбкой, которая особенно шла ее хорошенькому личику.
— Я пришла, господин доктор, чтобы помочь вам устроиться. Вероятно, вы не умеете обращаться с бельем, потому что этим всегда заведовала ваша сестра Лина.
— Вы забываете, что я был в университете, и в это время никто не заботился обо мне, — возразил Герман, невольно поддаваясь веселому настроению своей собеседницы.
Лина рассмеялась.
— Неужели вы думаете, — воскликнула она, — что я имею такое высокое мнение о хозяйстве студента? У вас, несомненно, был такой же порядок в квартире, как у моего Людвига. Говоря откровенно, я убеждена, что он женится на мне потому, что, имея на руках столько бумаг, не может более справиться с домашним хозяйством. Примите это к сведению, когда сами будете в таком же положении. Вот посмотрите, что вы наделали с этим комодом! Оставьте, я все приберу, вообразите, что я ваша сестра Лина.
Герман предоставил молодой девушке распорядиться его вещами, а сам сел за фортепьяно.
— В благодарность за ваши хлопоты обо мне, — сказал он, — я вам спою что-нибудь.
— Ах, вы поете?!
— Да, фрейлейн, говорят, что пою недурно.
Лина прервала его после первых взятых им нот.
— Слово «недурно» не может быть применимо к вашему пению! — воскликнула она с живостью. — Я не ожидала ничего подобного…
Ему пришло в голову пропеть «Песню невесты», чтобы видеть, произведет ли она такое же впечатление на эту счастливую девушку, как на Луизу Рейхардт.
Но она не дала ему кончить песни.
— Бросьте ее, — проговорила она взволнованным голосом, — не прошли мои хорошие дни, и я не омочу слезами моей подвенечной вуали!.. Спойте лучше песню Гете: «При отблеске вечерней зари шел я вдоль леса»…
Герман повиновался, и она опять занялась уборкой его вещей, но через минуту послышалось ее восклицание.
— Ах, какая красивая перчатка, и вся пропитана духами!
Герман вскочил со своего места смущенный, вспомнив, что при укладке вещей положил перчатку Адели между носовыми платками.
— Неужели у вашей сестры такая крошечная рука? — спросила Лина. — Эта перчатка слишком мала мне.
Герман молчал. Она стала искать другую перчатку, но, убедившись, что поиски ее напрасны, воскликнула: «А, понимаю! Это залог любви! Какая-нибудь романтическая история… Видите, как я догадлива».
Поддразнивающий тон хорошенькой девушки вывел Германа из смущения, но так как он не намерен был говорить правды, то придумал объяснение, которое могло показаться правдоподобным.
— Почему вы не предполагаете, что у меня есть знакомые дамы, и вот одна из них дала мне эту перчатку для образца, чтобы я мог послать сестре такие же перчатки…
Лина ничего не смогла ответить на это, потому что послышался голос госпожи Виттих, которая звала ее вниз. Она бросила перчатку в комод и, пожав руку Герману, поспешно вышла из комнаты.
Тонкий аромат, распространившийся в комнате от перчатки, пробудил в Германе воспоминание о молодой креолке с большими блестящими глазами. Он упрекал себя в неблагодарности и решил, что ему необходимо немедленно представиться графу Фюрстенштейну, чтобы заручиться милостью такой влиятельной особы. Немецкие уроки, которые хотела брать у него сестра графа, могли служить благовидным предлогом для такого визита; и, быть может, ему удастся передать втайне перчатку, а тогда…