С этими словами Керштинг встал и протянул руку молодому человеку.
Герман с живостью пожал ее и обещал быть осторожным. Нарисованная перед ним картина кассельской жизни навела его на раздумье, он вернулся в свою комнату. Ближайшее будущее представилось ему в самых мрачных красках, он слишком хорошо знал себя, чтобы особенно надеяться на собственную осмотрительность. Наступавшие сумерки набросили свою тень на эти неопределенные опасения и еще более усилили их. Он потребовал свечей, начал раскладывать вещи и, между прочим, вынул несколько привезенных с собой книг. Это были сочинения Гете и Фихте, Шеллинга, Тика и Новалиса. Но ни поэзия, ни наука не находили в нем отголоска при его теперешнем расположении духа; наконец усталость взяла свое, и благодатный сон рассеял овладевшие им тяжелые сомнения, навеянные словами почтенного хозяина гостиницы.
II. Собака и комиссарская шляпа
На следующее утро Герман проснулся в самом радужном настроении, прежняя беззаботность вернулась к нему. За завтраком он мысленно распределил, что должен сделать в этот день, и так как не предполагал долго оставаться в гостинице, то решил прежде всего отнести рекомендательное письмо к господину, который мог помочь найти ему подходящее место и дать совет, как устроиться наиболее экономным способом. Подобно большинству неопытных юношей, он был вполне уверен в готовности даже незнакомых людей помогать ему во всех отношениях, а тем более в его стремлении к деятельности и в желании выйти на видную дорогу.
Герман мечтал заранее, как ему предложат, в ожидании чего-либо лучшего, учительское место в каком-нибудь знатном французском или немецком семействе, куда он тотчас же переселится из гостиницы. Между тем в этом не было особенной необходимости, потому что родители его были небедные люди; также трудно сказать, что собственно побуждало его стремиться к учительству. Нельзя сказать, чтобы он особенно кичился своими многосторонними знаниями или рассчитывал на свою привлекательную наружность, он занимался ею только в той мере, насколько требовала этого привычка появляться в обществе в приличном виде.
Едва успел он окончить свой туалет, как послышался сильный стук в дверь, и в комнату вошел вчерашний комиссар в треугольной шляпе. Он уже успел слегка выпить, и его обычное испытующее выражение лица сменилось надменным чиновничьим видом, который показался еще неприятнее Герману.
— Я полицейский комиссар, — заявил он, — и прошу дать мне ваш паспорт.
— Паспорт? — повторил Герман. — По какому поводу? Разве вы успели занести меня в список приезжих?
— Мне известно о вашем прибытии еще со вчерашнего вечера, — грубо заметил комиссар Штейнбах.
— Значит, вы явились сюда по собственной инициативе, — сказал молодой человек, вставая с места, чтобы достать портфель, — вам также должно быть известно, что я из Галле, и как вестфальский подданный не нуждаюсь в паспорте. Вот вид, который мне выдали на родине.
С этими словами он вынул из портфеля толстое письмо и положил на стол, затем подал свой вид комиссару; но тот не взял его и, быстро схватив письмо, повертел его в руках, прочитал адрес и воскликнул:
— Запечатано! Знаете ли вы, милостивый государь, что вам придется заплатить 50 дукатов штрафа?
Только теперь вспомнил Герман, что еще в Галле его предупреждали относительно этого, но он сделал над собой усилие, чтобы скрыть свое смущение, и холодно заметил, что это не более как рекомендательное письмо.
— Что же из этого? — возразил Штейнбах. — Если бы в письме было только написано: «Здравствуйте! Рад, что вы хорошо провели ночь!» или «Приглашаю вас на чашку кофе», то все-таки оно стоит 50 дукатов, потому что пришло сюда запечатанным, не по почте, и я обязан вручить его генерал-директору высшей полиции Легра де Берканьи.
— Вы должны мне его возвратить! — воскликнул Герман, вспомнив, что его настоятельно просили вручить письмо лично ввиду его содержания.
Но так как полицейский, вместо ответа, засунул письмо между жилетом и сюртуком, который застегнул на все пуговицы, то Герман схватил его за руку с намерением отнять у него пакет силой.