Время совсем вышло из строя, а небо оставалось темным и усеянным звездами. Я попыталась выбросить это из головы, списав это на тот факт, что Перекресток предположительно находился между жизнью и загробным миром. Но все же проводить дни, не видя солнца, было головокружительно.
Я согласилась на предложение Теодора. Я бы осталась здесь на месяц и ни днем больше, потому что, даже если бы он проводил меня до входной двери моей городской квартиры прямо сейчас, это все равно не ответило бы ни на один из моих животрепещущих вопросов. Мне нужно было разобраться в том, что со мной происходило, больше, чем вернуться к Остину.
Так что я оставалась на месте несколько дней, пока собирали мой собственный фургон, и с удовольствием спала с Элли, которая, к счастью, не возражала против моей компании. Баэль сказал, что Лафайет приведет меня, когда все будет готово.
Предполагалось, что тем временем они с Теодором будут расследовать мое затруднительное положение. Он сказал мне наслаждаться пребыванием здесь и познакомиться с людьми, которые называли это место своим домом.
Часть меня хотела потребовать подробностей о том, что именно повлечет за собой «расследование» и почему кто-то вроде Теодора должен был что-то расследовать. В конце концов, он, очевидно, знал все, что происходило на его карнавале. Они все еще многого не говорили мне. Мне так много нужно было узнать об этом месте.
На четвертый день, когда ни от кого из них не было вестей, я решила провести собственное расследование.
Элли сидела, скрестив ноги, на своей кровати и играла в карты с мужчиной по имени Тони.
Тони был элегантно одет в твидовый костюм с красными подтяжками, галстук-бабочку и шляпу пажа. Он был долговязым, почти семи футов ростом, с комично большими руками и ногами и безупречно навощенными усами в виде руля. Очевидно, он был жонглером и одним из хороших друзей Элли.
Они играли в покер на ее кровати, передавая оловянную фляжку взад и вперед каждые несколько минут. Комнату наполнял сигарный дым, а старый патефон в углу играл отрывистую джазовую музыку.
Тони был, мягко говоря, занимательным и, казалось, никогда не прекращал говорить. Его голос был достаточно глубоким, чтобы быть радиоведущим, а улыбки были заразительными. Этого было почти достаточно, чтобы на некоторое время вывести меня из ступора.
— Не позволяй ее хитрым улыбкам одурачить тебя, девочка. Она двадцать лет не выигрывала у меня в покер, — сказал Тони, когда Элли в очередной раз сбросила карты.
Он подмигнул мне, забирая свой выигрыш к себе. Они играли даже не на деньги, а на случайные блестящие предметы и безделушки. В куче были старые пуговицы вперемешку со шпильками, ожерельями и медальонами. Вещи, которые можно найти в корзине в антикварном магазине.
Двадцать лет, сказал он. Элли выглядела ни на день не старше двадцати пяти, а Тони было самое большее тридцать, но, полагаю, обычные правила здесь были не совсем применимы.
— Могу я спросить вас кое о чем, ребята?
Я наблюдала за ними со своего насеста в шезлонге. Выпив три кружки чая и вздремнув четыре раза спустя, я стала беспокойной и раздражительной.
Тони и Элли сделали паузу в своей следующей игре и ждали, пока я выложу все начистоту. Ни один из них не был утонченным, нежным типом. Они напомнили мне старых, грубых байкеров в забегаловке с их сплетнями и нецензурной бранью. Но, конечно, на вид они были гораздо симпатичнее. На самом деле это было очень очаровательно.
— Как долго вы живете здесь, на карнавале? — Я неопределенно указала на внутренность ее фургона.
Они посмотрели друг на друга, и Элли сложила свои карты аккуратной стопкой, прежде чем полностью повернуться ко мне лицом. Сегодня на ней был длинный шелковый халат пыльно-розового цвета вместо полосатого ансамбля. Ее взъерошенная голова была замотана шелковым шарфом в тон, а во рту она лениво держала сигару.
— О, девочка, я сбилась со счета еще в двадцатых годах, — сказала она с легким смешком. — Но Тони был одним из последних в квартале. Пока ты не появилась здесь.
Мои брови поползли вверх, когда я оглядела Тони. Он закатил свои зеленые глаза, глядя на Элли, затем сказал:
— Это было в тысяча девятьсот тридцать седьмом, когда я ушел из жизни.
Он снял шляпу с головы, указывая на свои шоколадно-каштановые волосы.
— Однажды утром шел на работу, когда БАЦ! — Он хлопнул себя ладонью по голове. — Рояль выпал из окна самого высокого здания в Нью-Йорке и раздавил меня, как жука.
— Срань господня, Тони! — У меня скрутило живот, когда я только представила эту бойню.