Несколько раз она с головой уходила под воду, вымокла, ободрала локти и ступни о кору и сучья с кореньями, пока добралась до маленького островка. За ним плескалась не слишком широкая полоса чёрной болотной воды — такую и лодка запросто переплывёт.
Здесь воздух отдавал холодом и сыростью, а туман вздымался ввысь, неимоверно густой и плотный. Сквозь толщу тумана проступали только очертания каменного монолита с рогатой головой, высокого и громоздкого, точно заправского хозяина острова.
От холода и внезапной тревоги пробрало, и девушка поёжилась, замерев на месте, на стыке низких ветвей старого раскидистого дерева. Инстинкт, подсказавший об опасности, не победил любопытства. До островка оставался один прыжок. Вновь раздавшийся стон нёс в себе боль и горькое отчаяние, и её сердце на миг сжалось. Она прыгнула. Пальцы взрыли влажный мох, обзор полностью поглотил туман.
Это походило на огромный извивающийся липкий комок чешуи, сплетённый и переплетающийся, сворачивающийся кольцами, к тому же издающий тихое шипение.
Чувство опасности обострилось до колкого льда в крови, до ощущения каждого вздоха и биения сердца, до едкого змеиного запаха, перебившего гнилой смрад болот. И внутренней вспышкой она видела под извивающимся клубком очертания человеческого тела, подрагивающего от боли, ибо его нарочито неспешно поедали заживо.
Время замерло — и каждая из змей внезапно подняла голову, глаза каждой уставились на нее, скалилась каждая пасть. А из горла каждой родилось шипение, резкое, предупреждающее. Так предупреждает о нападении хищник, заявляя право на своё.
Звук снова привёл время в движение. Девушка напряглась, приготовившись к нападению. Уверенность в победе жгла желанием вкусить крови, разорвать соперниц (так инстинкт определял змей в клубке) и победить. Клубок медленно, точно нехотя, распался. Из его центра выползла толстая, светящаяся в темноте, белая, как снег змеюка. Злобный красный глаз кусал разум девушки, точно ярый мороз. Во рту щёлкнуло — и она напала первой, насквозь пробивая когтями шею змеи, упиваясь победой и кровью, не обращая внимания на то, как спасались бегством, бросаясь в воду, остальные рептилии.
Девушка не могла себе объяснить, зачем так поступила, но это было сродни потребности, смешанной с жалостью, когда она осматривала израненное тело юноши, когда пальцы ощупывали его обожжённые, покрытые волдырями веки и зашитые губы, когда перевязывала укусы и жеваные раны, разорвав подол своего одеяния, едва напоминавшего женское платье.
На что она надеялась, когда тащила его в свою башню? Какому следовала порыву? Ведь шанс, что напитанное ядом тело юноши может восстановиться, был сродни чуду.
Всё же труднее всего было игнорировать запах человеческой крови, когда как можно бережней и осторожней отсасывала она яд из его ран. Когда сплёвывала в плошку кровь, когда распарывала своими острыми, как бритва, когтями нитки, скрепляющие губы, и поила его водой из ручья, а затем обрабатывала раны лесными травами, которыми ранее интуитивно лечила свои порезы.
Ему было холодно, и юноша дрожал, даже завёрнутый в её одеяло, лежа на подстилке из соломы и мягких сухих листьев, а головой на её любимой подушке, набитой перьями и пахучими травами, сшитой девушкой собственноручно.
Ради него она зажгла очаг, чего долгое время не делала раньше, ибо с каждым прожитым годом в ней всё возрастала устойчивость к холоду.
Юноша бредил, говоря что-то невнятное, отрывистое и пугающее. Янтарно-красное пламя в камине ревело, жадно пожирая сухой хворост и поломанное кресло со второго этажа. Золотистые искорки света блестели в его высохших каштановых волосах.
Она боялась лечь рядом, чтобы согреть тело юноши своим слабым теплом. Несколько раз собиралась уйти на второй этаж, но так и не ушла, всё смотрела на него, пока не задремала в углу.
Во сне она была маленькой девочкой, счастливой и беззаботной. Она бегала в цветочном саду, в красивом платье и туфельках с бантиками, любовалась цветами и бабочками. Ветер трепал золотистые волосы, а мама ласково звала её своей принцессой.
… Юноша то и дело стонал и то дрожал от холода, то горел в лихорадке, и девушке приходилось снова и снова идти к ручью, чтобы охлаждать его тело, холодными влажными тряпками из порванных на ветошь старых платьев, из которых она выросла. Перед рассветом она разбила яйца и выпила их. Насытившись, обработала змей, развесив их вялиться на втором этаже. Ему же только смачивала губы да меняла повязки на ранах, слушая ровное и тихое биение сердца, радуясь, что лихорадка спала.