Затем, искупалась в ледяном ручье, смыв струпья с заживших ранок и вычистив когти, постирала грязное платье и повесила сушиться на ближайших камнях.
Туман исчезал, гонимый прочь тёплым ветром, и девушка нежилась в сумраке исчезающей перед рассветом ночи, пока не увидела взмывших ввысь белоснежных птиц, переливающихся в слабом свете утра, подобно хрусталю. Вот они, чудесные, описали круг, облетев её обитель — заросшую мхом каменную башню, и исчезли, точно призраки. От их красоты каждый раз у неё захватывало дух и точно сваливался тяжкий камень с души. Девушка верила, что неведомым образом птицы помогают ей не потерять последние остатки человечности, не давая забыть прошлое.
Весь день она проспала на прохудившемся ковре, между полками с зачитанными до сальных пятен на обложках книгами, и резко проснулась, как всегда, на закате.
Из горла вырывался стон и рёв, удлинившиеся зубы резали губы и язык; тело, как пружина, было готово к охоте. Ноздри расширились, унюхав запах человека.
Как оказалась подле него, она совсем не помнила, как не помнила, что жадно нюхала его раны и покрытую потом кожу.
Юноша пришёл в себя, заметался на матрасе. Он, слепой, резко ухватил её за плечи, стал ощупывать, недоумевая, кто перед ним. И тут же рухнул на подстилку и в изнеможении затих. Эти прикосновения отрезвили её, напомнили, что тоже когда-то была человеком, и даже сейчас человеческое внутри рвалось наружу.
В спешке покинув башню, она понеслась, прыгая с ветки на ветку, с дерева на дерево. Кровь в её венах горела, и пробудившийся от человеческого запаха голод жаждал только тёплой крови. Как можно больше.
Девушка поймала белку, выследила кролика, разорвала на части несколько мышей и, только напившись крови совы, наелась, успокоившись.
Перед тем как войти в башню, она снова вымылась в ручье, с сожалением отмечая, что чешуек на коже стало больше и многие из них приобрели оттенок меди, отвердев.
Когда вернулась, юноша сидел, из его обожженных глаз текли слёзы.
— Хочешь, есть? — вопрос вырвался гортанным, низким звуком. Так говорило бы животное, но не человек. Сердце сжалось, ведь она так боялась, что со временем и вовсе разучится говорить.
Он кивнул, что-то прошептал, но слабость, выдающая себя печатью бледности на лице, не давала ему задавать вопросы.
Пока закипал бульон с кореньями и целебными травами в котелке, нарезала туда змеиного мяса. И горько было оттого, что пряно-сладкий запах варева больше не вызывал аппетита. Как же долго она ела только сырое мясо и пила кровь животных и рептилий!..
Губы всё-таки сложились в улыбку, и девушка заботливо кормила несчастного с ложечки, как мать кормит сына.
— Дитрих, — прошептал он своё имя, видимо ожидая ответа.
Но её собственное имя затонуло во тьме одиночества, целую вечность назад. Горечь опекла сердце, точно ожог, вызвав внутри смущение и зверя: она выронила ложку, бросила миску в угол и с рычанием, клокотавшим в горле, скрылась на втором этаже.
С полок полетели на пол сброшенные книги. Девушка заметалась по комнате, потом остановилась. Выдохнула и собрала книги. Выбрав одну наугад — стала читать. Её светящимся в темноте глазам совсем не нужно было света. Сон подкрался незаметно.
Всё же каждый день теперь превратился в праздник, скрашенный присутствием юноши. Пусть медленно, но верно он шёл на поправку. День за днём у Дитриха улучшался аппетит, исчезали гнойные выделения из ран, сменившись запёкшейся корочкой, щеки окрашивались лёгким румянцем.
Помимо воли она всё чаще любовалась им, задерживая дыхание, коря себя за радость, что юноша не может видеть её облик. А он глупец, непрестанно её благодарил.
Дитрих рассказал, что родился в семье пастухов и за измену матери его отчим принёс юношу в жертву змеиному богу, которому в их поселении раз в полгода скармливали осуждённых на смерть. Никто не оспаривал приговор отчима, ибо суровый закон позволял главе семьи распоряжаться жизнью и смертью как жены, так и её детей.
Тогда, во время весны, ублажённый человеческой жертвой змеиный король в час, когда его зрелые отпрыски расползались в поисках пищи, нападая на соседние поселения, наказывал обходить их село стороной.
Вскоре Дитрих смог встать на ноги, и она, возвращаясь с охоты в предрассветные часы, водила его вокруг башни да к ледяному ручью, где под её надзором юноша мог искупаться.