***
В доме, где жил Томми, тоже горел свет, хотя праздником и не пахло. Под кухонным столом блестела полупустая бутылка, на столе же стояла фотография в рамке с чёрной каймой. Перед ней, опустив голову на руки, храпел мужчина. Храпел громко, хоть и недостаточно, чтобы разбудить ребёнка в соседней комнате.
Впрочем, в детской всё равно не спали.
— Давай, переворачивай страницу!
Томми заёрзал под одеялом. Тут же прошелестела бумага, а бледно-жёлтый луч фонарика высветил очередную картинку и пару абзацев текста. История продолжалась, а по спине скользила узкая ладонь с длинными тонкими пальцами. Иногда звучал женский смех, и в эти секунды лицо мальчика расплывалось в улыбке.
Ни компьютерная стрелялка, ни прогулка с друзьями, вопящими «Сладость или гадость!», не могли заменить Томми этого чувства: ощущения чего-то сокровенного и важного. Того, что делает праздник праздником.
А это намного важнее, чем тыквы, костюмы и ночные приключения.
— Ммм-мм-ммм… Хмм-мм, — женский голос будто напевал колыбельную.
Томми зевнул — вряд ли из-за пения. Хотя небо за окном по-прежнему чернело, на улице было тихо. Часы на стене давно отсчитали ведьмин час, а в далёкой Калифорнии пропели первые петухи.
— Тебе разве не нужно в школу сегодня?
— Нет, мам…
— Это ещё почему?
— Ну, пожалуйста, мам!
— Никаких «пожалуйста»! Эх…
Томми почти почувствовал холодное дыхание матери. Когда она обняла его сквозь одеяло, Томми съёжился и засопел, по его правой щеке потекла горячая слеза.
Мать отстранилась. Скрипнула кровать. Сквозь тиканье часов Томми услышал шаги и высунулся из-под одеяла.
— Мама…
Та стояла у окна и с грустью глядела в коридор. Мужчина на кухне ёрзал и бормотал во сне.
— Скорее… Дженни, дай мне руку!.. Вылезай… скорее…
— Прощай, Майк, — прошептала мать. — Томми, отвернись, пожалуйста.
— М-мама, — голос мальчика дрожал, — ты п-придёшь… в следующем году?
Мать молчала. Тени на потолке расплылись. Небо за окном светлело — из чёрного перекрашивалось в синий.
Наконец, она ответила:
— Не знаю. Постараюсь. Пожалуйста, не смотри!
Том закрыл лицо одеялом и заплакал. Ему бы так хотелось не слышать треск, не ощущать запаха гари, дыма и обуглившейся плоти, не чувствовать этого проклятого жара со стороны окна.
— Постараюсь… пожалуйста, не смотри…
Треск прекратился. С кухни раздался звон: бутылка под столом опрокинулась, остатки её содержимого растеклись по полу.
— Дженни, дай мне руку… — бормотал мужчина, ёрзая на стуле и стуча по столу дрожавшими пальцами. — Тут всюду бензин, Дженни. Вылезай из машины!.. Не дыши…
Адиль Койшибаев
— Дин? Ты не забыл, что праздник святого Маркуса встречают вместе с семьей? А твоя семья это я, Кай и Аниса.
— Фитрия не начинай.
— Что не начинай… тебе напомнить, как в прошлом году на этот праздник ты укатил на охоту за дикими катриями в пояс астероидов Рубикона? Еще прихватил с собой Нила. Два года назад ты отмечал день Маркуса с какими-то гребанными хаританами в какой-то клоаке вселенной. Да и кстати, что за молоденькая профурсетка была рядом с тобой на галофото?
— Гхм, ну … так получилось.
— Хомо ты не доделанный! Почему твои родители решили родить тебя таким варварским способом? Неужели нельзя было вырастить в колбе, как все? Устранили бы негативные гены. А так мне приходиться терпеть тебя и твое нелогичное поведение. Сколько генетически чистых партнеров подкатывали ко мне, а я выбрала тебя. Всевышняя Пифия за что мне все это?
Фитрия начала заламывать руки, театрально закатила глаза. Но зная сумбурный характер супруги — от любви до сжигающей ненависти один шаг — я делал вид, что внимательно слушаю. Пока в меня не полетела пластофарфоровая посуда. Тут я решил ретироваться в офис. Кстати забыл представиться, меня зовут Дин Ван Вуд. Дин мое имя, Ван означает принадлежность к аристократическому роду. А фамилия Вуд переводится как лес.
Честно говоря, никогда не был в лесу. К тому же на орбитальной станции растительности мало. В основном это водоросли и различные растения для создания кислорода. Мои родители говорили, что наш голландский род очень древний — порядка нескольких тысячелетий, и берет он свое начало от прародительницы человечества — Терры. Жаль, что Терры больше нет. Зато человечество живет по всей вселенной.
Итак, расскажу немного о себе. Мне 37 стандартных лет и живу я на орбитальной станции Лазарь. Это на орбите планеты Ракия в поясе Рака. Станция насчитывает более десяти миллионов постоянных жителей и порядка миллиона приезжих. Наша станция является крупным транспортным узлом, связывающим порядка двадцати планет и шахтерских астероидов.