Оставшиеся спящие были в комфорте и безопасности и могли оставаться так очень долго, но, поскольку никто бы их не будил, они бы, в конце концов, умерли, один за другим, так и не узнав, что на станции не осталось активного персонала — и что они не движутся к спасению. Оставалось надеяться, что, может быть, прибудут гости из других солнечных систем и найдут их. Ты, Дэвид, как и я, знаешь, сколь скорбна подобная надежда.
«Какая красивая притча, — думал Дэвид. — Семеро человеческих существ вместо семерых ангелов, проклятых за их неспособность отложить в сторону вечные споры и жить вместе. Какой еще конец мог бы придумать Махалалел? Вот, значит, на что обречен мир людей — или был обречен, если бы не случилось другой войны и оракула, созданного участниками этой войны. Какое тонкое изображение фантастического этапа истории: человечество, сократившееся до жалкой горстки терпеливых сновидцев, ожидающих, мирно и бесцельно, спасения, которое никогда не наступит. Как бы назвал это Глиняный Монстр, будь у него шанс написать вторую подлинную историю человечества? Век Снов? Век Вечного Мира? И каким бы образом сфинкс воплотила эту притчу в одну из своих загадок, ответом на которую послужило бы слово „человек“? Например: что это такое — начинает жизнь без снов, в утробе, сконструированной хитроумным архитектором, после пробуждения выходит на поверхность земли и очень быстро накапливает дьявольскую гордыню, которая ведет к саморазрушению?»
Джейкоб Харкендер, казалось, думал иначе. — Сколько камер осталось для нас? — спросил он. — Или у тебя не было предписаний относительно расположения оставшихся в живых?
— Здесь было достаточно места для тех, перед кем я в долгу, — отвечал падший ангел. — Здесь находятся: Глиняный Монстр, и Пелорус, и Мандорла. А также Анатоль Домье, а с ним — и Нелл Лидиард, в ответ на обещание, данное другим ангелом.
— А как насчет Стерлинга? — спросил Харкендер. — Было бы неблагодарным исключить его, принимая во внимание, что его Рай ты ставил много выше остальных.
— Нет, — ответил Махалалел. — Не Стерлинг. Слишком поздно просить за него, увы — у меня не осталось больше магии. Геката здесь, бодрствует — только она и осталась, кроме меня — но теперь она тоже всего лишь человек, как и остальные. Не заняты еще всего лишь две камеры, и нам нужно каким-то образом решить, кто из четверых уснет, а кто останется на смену, и с какой целью. Я, разумеется, возьму на себя заботу об этом маленьком мире, и смею надеяться, что вы оба пожелаете составить мне компанию, если же нет, то сумеете поменяться местами со спящими. Однако, вы оскорбили меня обвинениями, будто это я все устроил. Все было устроено судьбой, к которой я не мог приложить руку. Мы здесь лишь потому, что иного убежища не найти.
— Мне кажется, что мертвые лучше участвовали в этой убогой мелодраме, — проронил Харкендер. — Что за цель может быть — прожить тысячу лет — или десять тысяч — в состоянии спящего в люльке младенца? И что за цель оставаться бодрствующим, выполняя роль няньки при целой армии спящих, когда некуда пойти, нечего делать, а компания так убога?
«Убогая компания, вот как? — подумал Дэвид. — Что ж, может, и так, и он даже не спросил о судьбе Корделии! Не могу поверить, что он мог оказаться таким бесчувственным, пусть даже в моем сне!»
— Тело, которым ты обладаешь, довольно крепкое, благодаря умным машинам, построившим его, — сообщил ему падший ангел. — Оно может выдержать тысячи лет бодрствования, а сна — даже миллион. За миллион лет может произойти множество всего. Если ничего больше не выпадет на его долю, человек может наслаждаться чудесными сновидениями.
— Или кошмарами, — отрезал Харкендер.
Дэвид не мог справиться с нахлынувшей информацией о невероятном путешествии в невозможном мире. Слишком далеко он отошел от мира, в котором был рожден, от работы, которой посвятил свои семьдесят лет. Эта фантазия слишком чужда, слишком эксцентрична, чтобы иметь смысл. Нелегко найти нить, за которую можно было бы зацепиться. В отличие от его одиссеи к пределам пространства и времени, это оказалось путешествием в некую абсурдную реальность, лежавшую за пределами жизни, здравого смысла и разума.
«Я сейчас вроде воплотившегося ангела, упавшего с Небес, — думал он. — Полагаю, что я утратил всю надежду и возможность провести дальнейшее различение между сном и явью, реальностью и фантазией. Для Махалела приключение с воплощением было бы еще одним магическим шагом в карьере, всегда следующей логике снов, поэтому он может сыграть свою роль с энтузиазмом, независимо от всех нелепостей в этой фантазии, которая будто бы завершает историю человечества. Интересно — может ли для такого, как я, оставаться существенная разница между реальным и виртуальным мирами, между материей и воображением, между опытом плоти и призрачными полетами спящей души?»
Вслух он не произнес ничего, дав возможность высказаться Джейкобу Харкендеру.
— Не могу поверить, что ты обрек нас на это, — говорил тот. — Это обедняет воображение, которому ты учил людей — дольше и изощреннее, нежели другие твои собратья, — и не сумел создать иной судьбы, кроме этой. Мог ли ты не спасти Землю, если намеревался стать человеком? Неужели не мог найти чуда, чтобы остановить разрушительные силы войны или предотвратить столкновение с астероидом?
— Чудо, наверное, не должно было быть слишком большим, — признался Махалалел. — Пожалуй, мы могли предотвратить войну, пожиравшую Землю, если бы обладали достаточными причинами, чтобы вмешаться. И могли, в правду, отвести астероид, уничтоживший остатки жизни — но не могли предвидеть столкновения. Можно было, разумеется, сыграть шутку со временем, кроме одной — поворота часов назад. Я повторяю: отменить этот конец не мог ни я, ни мои собраться. Хуже всего, мы просто отошли в сторону и позволили ему случиться. Если бы ты только мог найти разумную причину, мы могли бы вместе успешно защитить человечество, дать выжить лучшим. Но ты не можешь. Ты и Дэвид вместе участвовали в оракуле, созданном нами, если мы не нашли причины быть там, чтобы помогать вашим собратьям, наверное, вам стоит обратиться за объяснениями к самим себе.
«Так, значит, это Судный День, — думал Дэвид. — Ангел отмщения призывает нас пересчитать наши грехи действия и бездействия, спрашивая при этом, почему мы не спасли свой народ и свою планету. Почему не удалось убедить ангелов, что землю надо было спасать? Почему мы не боги, способные использовать силы ангельского зрения на благо себе подобным? Почему распяли Сатану на полу Ада? Почему я был узником в Платоновой пещере, привыкшим к теням и игре языков пламени, и почему истинный свет ослепил меня? Почему я был глупым, ничтожным, жалким человечишкой?
И что бы мы ответили на это? Виновны! Виновны! Виновны! Разве мы уже не достаточно наказаны?»
— Зачем ты доставил нас сюда, чтобы мы разделили твою судьбу? — спросил Дэвид довольно невинным тоном. — Разве мы не сделали свое дело, вроде несчастных полулюдей, бывших твоими агентами? Почему бы тебе попросту не вышвырнуть нас, растворим заимствованное сознание ангелов в темной пустоте?
— Мое длительное знакомство с человеческим разумом научило меня признательности, — ответил Махалалел.
— И одиночеству, — с неприкрытым презрением бросил Харкендер. — Ты еще не оставил всех надежд сделаться богом, вот что я думаю. Я только удивлен, что ты оставил своих бывших рабов спать, в то время как мне и Лидиарду предоставил слово. Видно, знаешь, чего от нас ожидать.
— Вы не обязаны испытывать ответную благодарность, — Махалалел слишком уж по-человечески пожал плечами. — Но это то, что осталось от мира людей, и мы должны жить в нем как можно лучше, если выживем вообще. — Говоря это, он повернулся и вышел через ту же самую дверь, которая бесшумно закрылась за ним.
— Кажется, он научился признательности на манер особ королевской крови, — заметил Харкендер Дэвиду весьма непринужденно. — Оно и понятно — полубог, когда решает стать человеком, будет как раз таким человеком, который воображает себя полубогом.