Все эти инциденты казались ему одинаково реальными, или одинаково иллюзорными, но происходившее между ними не имело никакого значения.
Он огляделся, надеясь обнаружить себя в госпитале, вместе с санитарами и медсестрами, а также другими ранеными, замотанными в бинты. На самом же деле он оказался в узкой келье с сырыми белеными стенами и каменным полом. Комнатку освещали две сальные свечи в металлическом подсвечнике. Никакой мебели, кроме двух деревянных кроватей. Матрас, на котором он лежал, был тонкий, изношенный, но все же ни в какое сравнение не шел с ледяным полом, на котором ему довелось лежать прежде. Имелось и одеяло, в некоторой степени сохранявшее тепло. Если бы не боль в ранах, он смог бы ощутить себя почти уютно.
Другая кровать тоже оказалась занята, человек на ней лежал так, что голова его находилась всего в метре от Анатоля. Лицо было повернуто в сторону Анатоля, и он в считанные секунды понял: перед ним лицо человека, прибитого к кресту. Невозможно было понять, дышит ли тот, но, с другой стороны, кто бы стал укладывать мертвеца на кровать? Распятого, видимо, снял и с креста, пока он оставался жив, да и сейчас он продолжал жить.
Кое-что из его воспоминаний оказалось правдой, но что именно? Он отмахнулся от вопроса, будучи еще не готовым искать ответ.
Он попытался подняться, но сейчас же вспомнил: не слишком блестящая идея, поэтому постарался, наоборот, лежать спокойно.
«Есть ли кельи в Аду? — спрашивал он себя, пытаясь обратить все в шутку. — Может, легенды о пытках выдуманы для красного словца, как, например, прокрустово ложе и сломанные кости? Что, озера кипящей крови уже осушили? Возможно ли, чтобы я оказался меньшим грешником, чем предполагалось?»
Он не мог вспомнить, в какой круг ада определил Данте атеистов-коммунистов, вернее мог ли Данте вообще представить, что такая категория человечества будет существовать в природе.
«Наверное, ад и вовсе не предназначен для таких, как я. Это, скорее всего, просто приемная, где я должен ждать пару столетий, пока не завершится строительство восьмого, самого современного круга ада. Кто из наиболее знаменитых людей современности, приговоренных к более традиционным пыткам, мог бы положить камень в его основание?»
Он был рад, что не утратил своей способности к насмешке. Чувство юмора вряд ли ценится в Аду. Ему было не занимать фантазии, представляя, как должен выглядеть самый новый из кругов Ада. Мировая война могла многому научить даже приспешников Сатаны. «Отлично, — пробормотал он. — Если мне придется провести на нейтральной полосе целую вечность, я неплохо подготовился к этому». Однако, он знал, что такие мысли лишь уводят его от реальных вопросов. Где он? Кто доставил его сюда? Какие реальные события лежат в основе всего этого кошмара?
Он прошептал слова, вероятно, слишком громко. Веки второго пленника дрогнули, словно он силился открыть их. В конце концов ему это удалось. Глаза оказались карими, налитыми кровью. Висевший прежде на кресте смотрел прямо в глаза Анатолю с искренним любопытством, которое, впрочем, быстро затуманилось подозрительностью. Тонкие губы шевелились, словно готовя вопрос, но ни одного звука не раздалось. Видимо, даже такое небольшое усилие вызвало приступ боли; Анатоль наблюдал, как глаза соседа потускнели. Интересно, какое место в иерархии болей занимает та, которую причиняют здоровенные гвозди, вбитые в запястья и лодыжки.
На фронте быстро постигаешь, что к чему, и Анатоль знал от других, что раны на ладонях и запястьях отличаются крайней болезненностью и быстро делают человека калекой, так как здесь расположено множество нервных сплетений, контролирующих важнейшие функции человеческого тела. Он не сомневался, что его сосед страдает, по крайней мере, так же сильно, как и он сам — а быть может, и больше, принимая во внимание его возраст и довольно тщедушное сложение.
— Кто распял вас на кресте? — прошептал, не без труда, Анатоль. — Почему?
Второй вопрос был бесполезен, и он знал это, но сосед уже пытался ответить на первый. Анатоль наблюдал за его губами, произносящими что-то беззвучно, и догадался: «Ас-мо-дей».
Но Асмодей должен быть мертв, разве нет? Он не мог остаться в живых!
«Мог ли я вправду стрелять в него? — думал Анатоль. — И мог ли он выжить после такого выстрела? Мог ли он действительно убить моего брата? Мог ли мой отец… мой собственный отец…»
Тяжелая деревянная дверь отворилась. Казалось, будто это происходит уже не впервые, и Анатоль задумался: не может ли весь пережитый им опыт являться обычным дежа вю. Человек, который называл себя Асмодеем, вошел, глядя на пленников: вначале — на распятого по его приказу, а потом — на человека, которого вытащил из укрытия огромный демон, а потом сбросил на каменный пол церкви.
— Тебе уже лучше? — спросил он Анатоля. Он говорил по-французски бегло, но в его речи ощущался сильный английский акцент. Видимо, замешательство Анатоля было ему понятно, ибо он наклонился, и распахнул свободную рубаху, обнажив грудь. Указал на почти зажившую рану, и Анатоль понял: именно в это место он целился.
Если бы пуля вошла сюда, он точно знал, она разорвала бы сердце. Следовательно, ранение не могло быть пулевым, и он… промахнулся? Он помнил, как упал Асмодей, сраженный выстрелом. Какая же броня защитила его сердце?
— Кто послал тебя? — снова спросил Асмодей. Он говорил мягко, вот только черты его лица могли бы насторожить пленника и лишить его сил. — В чьих руках ты стал орудием ?
Анатоль и не пытался отвечать. Асмодей встал на одно колено у кровати. — Тебя зовут Анатоль Домье, — произнес он, по-прежнему приглушенным голосом. — Я многое узнал из твоих документов, да и имя мне было известно. Я сразу же послал за твоим отцом. Он очень расстроен, Анатоль — ибо считает, что теперь его спасение под угрозой — как и спасение ребенка, которого он предложил моему хозяину в качестве заложника. Я уверял его в обратном, но не особенно сильно; беспокойство заставит его более рьяно служить мне в будущем. Какому человеку или ангелу ты служишь, Анатоль? Жрецы Святого Амикуса никогда не подослали бы убийцу. Или Мандорла Сулье решила освободить оставшихся вервольфов?
«Вервольфов, — подумал Анатоль. — Меня что, перенесли из моего собственного мира в параллельную вселенную, где все предрассудки стали реальностью? Может, некий космический жест перекинул меня туда, где все, во что я верил, фальшиво?»
Он не пытался отвечать вслух, и Асмодей, видимо, прочел ответ в его глазах. — Понимаю, все это непросто, — пробормотал англичанин. — Но ты должен попытаться, мон ами. Должен постараться изо всех сил рассказать мне все, что мне нужно знать, даже если от всего сердца веришь, что рассказывать нечего. Умоляю тебя сделать это, ибо я не желаю причинять тебе вреда, хотя ты пытался навредить мне. Геката может добраться до истины, но я хотел бы обнаружить это сам. Лучшие союзы строятся на силе и недоверии — как союз между французами и англичанами.
Асмодей снова выпрямился, а Анатоль пытался — безуспешно — отыскать хотя бы тень здравого смысла в услышанном, дабы это помогло разобраться и выяснить, что на самом деле произошло с ним.
«Возможно ли, — рассуждал он, — чтобы мое убеждение, что я сейчас проснулся, оказалось всего лишь иллюзией? Вдруг я все еще лежу в воронке, грежу, медленно умираю? Вдруг во мне осталось уже столь мало жизни, что мне пришлось создать собственную вселенную, где я мог бы существовать? Что же за кошмар должен быть подготовлен для доброго коммуниста, полный бессмертными сатанистами, демонами и вервольфами? Я шагнул в ворота из рога, вместо башни из слоновой кости — и заблудился. Что мне теперь делать, пока ищу путь назад?»
— Не могу поверить, что ты — жалкая кукла в руках одного из ангелов, — произнес Асмодей. — Это просто бессмысленно. Тебя должен был послать человек — глупый человек, не верящий в мою силу. В тебе же нет никакой магии. — Но слова эти прозвучали в его устах как-то неуверенно, с сомнением. Бессмертный, если он действительно таковым является, должен оставаться нечувствительным к тревогам, а в его словах об ангелах проскользнуло нечто такое… будто они были ему так же знакомы, как трупы убиенных детей.