- За кого вы меня принимаете, Бетти?
- За славного молодого француза, слегка лгунишку, но милого мечтателя, фантазера.
- Бетти!
- Что, Пьер?
И вот она уже снова вернулась к Гёте, который был моим ровесником, когда его застольный приятель Вейланд, страсбурский студент родом из Бишвиллера, ввел его в дом пастора Бриона в Зезенгейме. А Фредерика была примерно ровесницей Лени Шульц: так что тут нет ничего дурного. И как знать, останься Гёте в Зезенгейме... Девочка хранила ему верность в течение сорока двух лет, после их последней встречи. Есть о чем задуматься, говорит Бетти.
- Ведь вы, по вашим словам, как раз листали на днях "Dichtung und Wahrheit". Воображаю, что понимают в этой книге ваши крестьяне, с которыми вы дуетесь по вечерам в трефового валета. Разве не в трефового валета? Знаете, между нами говоря, я гётевской "Wahrheit" не очень доверяю. Что произошло на самом деле между ним и Фредерикой? Между вами и Леной Шульц? Даже между вами и мной. взбреди вам когда-нибудь в голову написать воспоминания о своей молодости, о своих годах ученья, милый мой Вильгельм Майстер. Останься Гёте в Бишвиллере... нет, в Зезенгейме. Может, он действительно только целоьался с маленькой Брион? Кому это известно? Он же пишет:
"In deinen Kiissen welche Wonne!'" [' В твоих устах какая нега! (нем.) (Гёте "Свидание и разлука". Перевод М. Михайлова.)] А вы могли бы так написать Лене Шульц, нет? Как знать, может, дочка пастора тоже думала.
что дети делаются во рту... А папаша Брион был лютеранином. Впрочем, воспитание девиц что у католиков, что у лютеран...
Тут она принялась мне объяснять, что эльзасские городки хранят воспоминания, традиции, которые делают их гораздо более притягательными, чем то может показаться проезжему. Взять хоть Бишвиллер. Раньше 15 августа называлось там Дудочным днем, Pfeifertag, в этот день туда съезжались деревенские музыканты со всей округи, от Рейна до Вогезских гор, от лесов Хагенау до Хауенштейна, чтобы выразить свои верноподданнические чувства тому, кого именовали Geigerkonig-Скрипичный Король. Обычай восходит примерно ко времени основания Людвигсфесте. Когда Гёте посещал семейство Брион, Geigerkonig'ом был сеньор Де-Пон, унаследовавший в ту пору титул сеньоров Рибопьер. Бишвиллер продолжает по сей день рассматривать себя как своего рода музыкальную столицу. Она умолкла, точно замечталась, потом добавила, как будто и не было этого пробела, этой музыкальной паузы:
- Меня всегда приглашают чуда играть. Так что мы не расстались бы окончательно, поселись вы в Бишвиллере. При условии, разумеется, что и я не уеду отсюда...
По правде сказать, я уже пс слушал ее. Мне почудилось.
будто я услышал. Боже мой. как мы рады уловип. хоть малейший оттенок! Какие слова она ни произносила, самое 1лавное. самое важное вовсе не то, что произнесено, но то. "то таится за сказанным. Мне почудилось, будто я расслышал со/каление. А если и не сожаление, то нечто другое, какую-то дрожь в голосе.
Что-то, во всяком случае, изменилось в наших отношениях. Слова Бетти были косвенным признанием в том. что между нами могло оы существовать, возможно, и существовало иное, совсем не то, о чем говорилось вслух. "Мы не расстались бы окончательно..." И о Лени ли думала она. об этом ли беглом и не имевшем продолжения поцелуе, когда повторяла строку Гёте .In deinen Kiissen welche Wonne..."-гак ведь можно сказать и о поцелуях.
которые были, и о поцелуя.х, которых жаждешь. Во всяком случае. Разговор шел уже не о музыке, не о фан41арах... карнавал кончился.
VII
Rantipole Betty she ran down a hill
And kick'd up her petticoats fairly:
Says I, I'll be Jack if you will he Gill.
So she sat on the grass debonairly 1.
Джон Ките
[Речвушка Бетти сбежала с холмам/Ее кофточка красиво раэвеналась на ветру.//Я сказал: я стал бы твоим Джеком, когда б ты согласилась быть моен ДЖИАЛ.//И она с кротким видом присела на граву (англ.1.]
В Эльзасе нет больше Geigerkonig'ов. Не знаю, продолжают ли еще собираться вместе деревенские музыканты, относят ли они по-прежнему воск, купленный на деньги, взимаемые в качестве штрафа при разрешении тяжб между скрипачами, в церковь Тузенбахской Богоматери, покровительницы музыкантов, которая стоит неподалеку от Рибовилле, города сеньоров де Рибопьер. Мне нравится думать, что высокие свечи, горевшие вокруг Рихтера в тот вечер, были плодом приговора, вынесенного каким-нибудь Pfeiferkonig'ом, который, будучи назначен на годичный срок владетелем Рибовилле, вершил суд в качестве Скрипичного Короля на ярмарке в праздник Вознесения. Но все скрипки, все дудки на свете умолкли в тот вечер, предоставляя звучать музыке одного только Рихтера, отказавшегося, согласно неукоснительным правилам Зала Гаво, от "Стейнвея". Давно уже кончился "Карнавал". Но посмею ли признаться? После его последних аккордов, после антракта, во втором отделении концерта я уже не слышал музыки.
Я все еще пребывал среди снегов кончавшегося 1918 года.
Среди света, ничем не обязанного огню свечей и медным монетам деревенских музыкантов. Мне еще оставалось, по окончании "Карнавала", сыграть последнюю часть, последнюю вариацию своей темы, вспомнить, как она оборвалась. Мне поручили сопровождать в Майнц отряд марокканцев, которых, в конце концов, у нас забирали. Не потому, что для чахоточных климат там оказался благоприятнее, но потому, что после того как в Майнце было заколото несколько французов, безликого врага хотели припугнуть появлением этих смуглых, как выражаются в Рейнской области, солдат. И, наверняка, чтобы нацелить подпольные ножи на новые мишени.
Я прихватил с собой "Also sprach Zarathustra" ' [Так говорит Заратустра" (нем.). Книга немецкого философа Фридриха Ницше (1844-1900)] (выпуск VII карманного издания, Taschen-Ausgabe, Alfred Kroner Verlag in Leipzig), поскольку мне вовсе не улыбалось, чтоб в случае еще одного визита ко мне во время моего отсутствия какой-нибудь Манжматен нашел материал для разговоров о моей любви к Ницше. По правде сказать, мне этот писатель не нравится, читать его мне трудно-так что я листаю, выуживаю случайные сентенции, раздумываю над ними. Поскольку выхватываю их из контекста, то, бывает, понимаю шиворот-навыворот. Плутаю, как по лесу, возможно, и отклоняясь от пути, проложенного автором, но зато погружаюсь в чащу, которая мне куда больше по вкусу. Так во времена средневековья обращались к Вергилию, и практическая мораль, в его книгах почерпнутая, наверняка весьма удивила бы дражайшего мантуанского лебедя меж его водяных лилий. На этот раз я наткнулся на фразу, смысл которой сводился или по крайней мере, как казалось мне, сводился к тому, что в каждом из нас заключена огромная нравственная сила, но у нас нет общей единой для всех цели: на самом-то деле Фридрих говорит совсем не то, он утверждает, что мы обладаем огромной силой нравственных чувств, но не имеем цели, не знаем, куда направить все эти чувства. Это из посмертно опубликованных заметок, поясняющих смысл "Заратустры", параграф, который следует за тем, где сказано, что все цели уничтожены (alle Ziele sind vernichtet).