Хельга пошатываясь встала, подошла ближе к незримой границе — но отшатнулась. Прямо перед ней стоял шут в черно-красном камзоле. Только вряд ли он был шутом. Черные мышиные глазки поблескивали в провалах глазниц, темное лицо-маска треснуло в углах губ еле заметной улыбкой.
— Верните, — женщина умоляюще протянула руки к человеку в черной шляпе с петушиным пером. — Верните…
В протянутых руках все еще был зажат стоптанный башмачок. Она замерла, словно в нелепой попытке обменять на сына этот грязный изношенный башмак с латунной пряжкой. На темном лице красно-черного незнакомца не дрогнула ни единая черточка. Не проронив ни слова, он неспешным движением поднес к губам дудочку, которую достал из-за пазухи и, наигрывая негромкую мелодию, развернулся и скрылся в толпе. Хельга слышала в льющейся мелодии звук неровных шагов по мостовой и стон входной двери своего дома. Скрип двери в чулан, шорох веревки, которая там лежала. Стук падающего стула и снова скрип — потолочной балки. Пошатываясь, женщина слепо поплелась домой, прижимая к груди стоптанный башмачок, а мелодия все не смолкала в ее ушах.
Среда
Сперва судья Гофмансталь пропустил мимо ушей весть о повесившейся в бедном квартале женщине, видит Бог, у магистрата и без этого хватало работы. Пепельная Среда в этом году выходила и впрямь пепельной. Но, услышав, что пропал еще и ребенок, грузный мужчина все же послал подручных за слухами и новостями. Выслушав их, он долго сидел в задумчивости. Вдова плотника Дитмара повесилась в своем дому в ночь накануне Пепельной Среды, мальчик Клаус пропал. Когда видели в последний раз? Да поди разбери, карнавал ведь. Кто-то судачил, что мальчика украли клоуны и фигляры с странствующего балагана, которого к утру и след простыл, кто-то поговаривал о распоясавшихся волках.
— Волки, — негромко сказал судья, и понятливые служки, поклонившись, исчезли. К вечеру народ будет болтать только то, что велел Альбрехт — мальчишка заплутал в темноте за городом и нарвался на привлеченных вкусными запахами волков. Вдова повесилась с горя. Тем более, что еще ранним утром вернулись посланные на южную дорогу люди. Волки. Разорвали несчастного бургомистра вместе с семьей, внезапно решивших куда-то отправиться на ночь глядя. Волки.
— Волки? — хрипло спросил старый охотник, дождавшись, пока разойдутся остальные. — Я видел, как рвут волки, этим юнцам можете говорить что угодно, но там в лесу… Так волки не могут…
— Волки, — обронил судья звякнувший мешочек в руку оробевшего охотника. — Волки. Собери людей, загоните и убейте с полдюжины в лесах. Совсем осмелели.
— Волки… — сглотнул охотник глядя на мешочек в руке. А потом еще раз — глядя в глаза судьи.
— Волки.
«Можно обмануть город, — вспомнил Альбрехт. — Их нельзя». Он запомнит. И не совершит ошибок через двенадцать лет, когда его ребенок захочет пойти посмотреть на балаган. Ах, Эльза, ты так и не поняла, почему твой муж побелел как мел, услышав вчера за ужином счастливую весть, на которую уже никто и не надеялся…
Сам того не замечая судья начал мурлыкать под нос песенку, точнее одну, запавшую в память, строчку. Он напевал ее раз за разом, пока слова не потеряли смысл, превратившись в тихую бессмысленную мелодию: