Вопреки опасениям Лински не накидывается на меня с кулаками. Не пытается вышвырнуть вон, арестовать или просто уйти. Только скрещивает пальцы в замок перед собой. Иронично вздёргивает бровь:
— Значит, тебе уже рассказали про нас? Быстро, однако.
— Мне рассказала Мишель. Вчера, перед церемонией, — легко вру я. Какая разница, что имён та не называла. Сути дела это не меняет, а сейчас главное заставить шерифа увидеть, что у нас двоих много общего. — Знаешь, Стив любил повторять, что люди, как мотыльки. Шутил, что все мы, как безмозглые насекомые, бездумно летим на свет и сгораем. Что не задумываемся, как на самом деле коротка наша жизнь, как мгновенно обрывается. Пшик… и всё, — я щёлкаю пальцами. — Смерть всегда побеждает. Но, знаешь… Мой брат верил, что наш короткий полет того стоит. И я тоже хочу в это верить, Брайан. А ещё хочу знать, кто и почему их убил.
Он окидывает меня мрачным взглядом.
— Ты ж говорила, что работаешь адвокатом. Решила заделаться в психологи? Не обижайся, но обойдусь без этой высокопарной херни.
— Я не обижаюсь, Брайан. Мы ведь толком не знакомы. А всё, что ты слышал про нас от Мишель, вряд ли дало тебе повод мне верить. Или верить Майку… Но мы в одной лодке. Тот, кто убил вчера Мишель, убил и моего брата. Я не меньше, чем ты, хочу знать, кто.
— Ну, тогда обращайся к «красным мундирам», — зло ухмыляется шериф. — Они забрали это дело себе. И дело твоего брата, между прочим, тоже. Будут искать убийцу сами, раз мы не смогли, — он встаёт. Окидывает меня хмурым взглядом, сжимая кулаки. — Но знаешь, Стэйси Трупер, твой брат был чертовски прав. Смерть всегда побеждает. Поэтому я найду того, кто убил Мишель, и придушу собственными руками. Но сначала заставлю пожалеть, что он вообще родился. Этот гандон умолять будет, чтобы я пристрелил его, как собаку… — Лински выходит из-за стола. На мгновение замирает, оборачивается, словно что-то вспомнив: — А ты лучше займись своими делами. Ты ведь ни черта не смыслишь и половины не знаешь, о чём берёшься рассуждать. Даже о тех, кого так опрометчиво зовёшь друзьями.
— Что ты хочешь этим сказать?..
— Мамочку спроси, — небрежно бросает шериф через плечо. — Она лучше тебя знакома с твоим дружком из Торонто. — И уходит.
Глава 17
…С самого утра весь мир вспоминал прошлогоднюю трагедию — Сычуаньское землетрясение, — унесшую десятки тысяч жизней. В новостях говорили о погибших, рассуждали о природных катаклизмах, выдвигали теории и сетовали, что как бы далеко не шагнула техника, прогнозировать подземные толчки человечество до сих пор не научилось. И впереди — сотни тысяч потенциальных жертв.
А для меня, как и год назад, всё свелось к одной личной трагедии — убийству брата. Серый майский вечер, изменивший мою жизнь навсегда. Печальное число — двенадцать, как день нашего со Стивом рождения, который никогда больше не станет поводом для шумного веселья.
Говорят, время лечит. Ни черта подобного! Время лишь притупляет боль, учит с ней жить. Хотя вряд ли я преуспела и в этой «науке». Если бы не тимолептики, вряд ли у меня нашлись силы вылезать по утрам из кровати. Доктор Бёрнс самовлюблённо твердил о заметном прогрессе в моём состоянии, даже уменьшил количество наших сеансов до одного раза в неделю. А я не спешила его разочаровывать и сообщать правду. Зачем? Раз уж его психотерапевтические сессии всё равно не приносят мне ощутимой пользы, проще появляться в клинике только по понедельникам. Они всё равно теперь прокляты.
Если я чему-то и научилась за несколько месяцев терапии, так это отлично и естественно имитировать благополучие. Я больше не плакала днём, снова стала общительной и милой, с удовольствием ходила на работу, спокойно беседовала с родными и коллегами, не срываясь на истерику, обзавелась новыми знакомыми, приветливо улыбалась, шутила, смеялась и даже решилась на парочку свиданий. Только всё это было и оставалось показухой на людях — красивой шуршащей обёрткой конфеты, внутри которой давно сгнила начинка. Стоило вечером захлопнуться входной двери в квартиру за моей спиной, стоило мне остаться наедине с собой, как маска слетала и наружу лезли уродливые черви. И никакие лекарства уже не спасали меня от себя.
Стив снился мне почти каждую ночь, и я привыкла. Не просыпалась больше, беспомощно давясь рыданиями. Даже начала получать от сновидений какое-то болезненное удовольствие, ведь теперь это был единственный, доступный мне, способ делить жизнь с братом. Пусть в вымышленной реальности, пусть всего лишь галлюцинаторное исполнение желаний подсознания, как утверждал Фрейд. Не важно, ведь я видела Стива, говорила с ним и могла прикоснуться. Как раньше…
А по утрам к обрывкам сна добавлялись воспоминания вперемешку с сожалениями, страхами и сомнениями. Каждый новый день запоминался каким-то событием, совершенным впервые без Стива, не говоря уже о праздниках, давно превратившихся в пытку. Первый День Благодарения, первый Хеллоуин, первое Рождество… Я снова плакала, уткнувшись в подушку, снова глотала слёзы и таблетки, снова надевала маску счастья, которая так нравится окружающим, снова прятала под ней свои горе и боль. И Сансара делала новый оборот.
Повторить всё это сегодня оказалось сложнее, чем я думала. Обычно в такие дни люди отправляются на кладбище, а потом встречаются с родными и друзьями, чтобы устроить ещё один День памяти тому, кого с ними больше нет. Делятся приятными воспоминаниями, рассказывают о нём смешные и добрые истории, говорят, каким прекрасным человеком он был, какую жизнь успел прожить, как много значил для каждого, поддерживают друг друга в одном на всех горе утраты. И всем легче. Но от одной только мысли вернуться в Риверстоун и увидеть Майка меня охватывала паника. Ни за что! Я не хотела… да и не могла. Тогда зачем ехать? Зачем торчать там, где воспоминания не просто причиняют боль, а буквально оживают перед глазами? Наш дом, где Стив больше не живёт. Наша улица, где его никогда не встретить. Там нет даже могилы, а прах брата давно осел на берегах Атабаски.
Я собиралась устроить собственный День памяти брату — взять выходной, остаться дома, пить вино, забравшись на диван с ногами и завернувшись в тёплый плед, в который раз смотреть видеозаписи и фотографии со Стивом. И плакать. А потом испугалась, что не справлюсь. Что вместо антидепрессантов захочу проглотить снотворное, чтобы уснуть, чтобы остаться с братом «где-то там» и никогда больше не разлучаться. Пришла в офис, целый день отвлекала себя делами и разговорами, специально напросилась на «горящий» контракт, получив вескую причину задержаться допоздна и не спешить домой. Почему-то в душном шумном зале для совещаний, среди чужих людей, которым нет никакого дела до моей жизни, мне даже дышалось легче.
Лишь в машине уже на парковке у дома я отважилась зайти с телефона в Фейсбук на профиль Стива, который мы с сёстрами решили не удалять, поклявшись не забывать и всегда оставлять там записи на все важные даты. Хотела написать кратко, поддерживая иллюзию смирившейся с утратой сестры, что помню, люблю и ужасно скучаю, но увидела новые сообщения на стене от друзей, коллег, родных — всех, кто помнил и чтил память Стива. А потом наткнулась на длинный пост Майка. И сломалась. Всё мое напускное безмятежное счастье с безразличием пошло трещинами. Все старые сомнения вернулись, притащив с собой новые. Я снова сходила с ума.
Разве смел человек, которого я считала виновным, писать такое? Все те слова, которые могла и хотела написать сама? Разве имел право зваться почти братом Стива? Разве должен был обнажать свои раны, открыто признаваясь в сети, что у него не получается смириться, что он теряет рассудок от горя, что не умеет и не знает, как жить дальше? Разве хотел бы найти убийцу, разве требовал от полиции это сделать? Разве мечтал вернуться в прошлое и поступить иначе?