Лицо Марии стало пунцовым.
– Ублюдок! – прошептала она, разворачиваясь и расталкивая артистов.
Слепая выбежала на посыпанный песком пол арены и несколько раз повернулась, сначала на север, потом – на восток, где расположилась армия Кукольника. Увидев, что в слепую никто не стреляет, толпа уродов опасливо показалась в дверях конюшни. Мария через всю сцену поднялась по лестнице к каменной стене. Ноги у нее страшно ныли, ведь всю ночь она буквально ни на минуту не присела. На стене она приблизилась к молодому стражнику, который терпеливо нес свою вахту, сорвала у него с пояса горн, взобралась на стену, подняла инструмент к губам, сыграла воинственную и торжественную мелодию, а потом прокричала:
– Ты подлый ублюдок! Только такой идиот, как ты, стал бы атаковать каменную арену огнем! Тем более арену, у которой давно сгорела крыша!
Толпа уродов внизу на сцене ответила на эту реплику громким, но испуганным смехом. Некоторые тоже решились прокричать свои угрозы врагу.
– Вы тут уже всю ночь и утро, а я до сих пор не слышала, чтобы вы постучали в нашу дверь!
Теперь ответом был грозный рык армии, собравшейся внизу у стен. Мария сделала жест мужчинам быстро подняться на стены и занять места лучников. Когда десятки шагов застучали по камню, Мария снова закричала:
– Вы всю ночь стреляли из луков, а убили только жалкую горстку наших бойцов. А теперь посмотрите, сколько ваших товарищей погибли на поле брани. – Она довольно заулыбалась, когда раздались вопли ненависти и скорби и беспорядочные стрелы полетели в каменные стены. Ни одна из них не достигла цели. – Возможно, если вы повыше задерете головы и будете подольше прицеливаться, то в кого-нибудь и попадете.
В этот момент она сделала лучникам жест, чтобы они начали стрелять. Туча стрел сорвалась со стен осажденного амфитеатра, и тут же раздались вопли боли и ужаса.
– Вот ваш выбор! – закричала Мария, когда лучники перезаряжали свое оружие. – Возвращайтесь домой к своим сыроварням, иначе вы останетесь здесь – Карнавал станет вам общей могилой.
В подтверждение сказанному со стены снова сорвались меткие стрелы.
Трое мертвецов лежали под стеной на арене, когда вечером Мария обошла посыпанный песком и политый кровью круг.
Гро – об… Гро-об… Гро-об…
Барабанный бой эхом перекатывался внутри каменных стен. Уроды сбрасывали камни на голову атакующим, поливали их кипятком и потоками стрел. На место каждого из убитых артистов тут же заступал его товарищ.
Гро – об… Гро-об… Гро-об…
Звук был ритмичным, скучным и четким, как биение сердца. Но на каждый удар, каждое слово Кукольника уроды отвечали градом камней, которые они так предусмотрительно сложили на стенах.
Гро – об… Гро-об… Гро-об…
Кукольник был неутомим, как и артисты. Он все время призывал уродов выдать Марию горожанам. После того как предложение прозвучало в десятый раз, слепая покинула круг арены и ушла в конюшню. Там стоял густой запах пота, мочи, крови и страха. Уцелевшие овцы блеяли и метались в отведенном им загоне, а артисты сидели или стояли, прислонившись к каменным стенам. Мария пробилась к раненным и ослабевшим, которые стонали в углу помещения.
– Где оракул?
– спросила она поднявшегося ей навстречу урода. Забинтованный старик ответил:
– Он в самом конце конюшни. Теперь с ним осталась только одна жена.
Мария кивнула и, с благодарностью отказавшись опереться на руку старика, поковыляла в угол конюшни. Стоны раненых и жалобы стариков умолкали, когда Мария проходила мимо. Она уже привыкла к такому отношению со стороны товарищей, слепая жонглерша стала предводителем отверженных, она поддерживала их, когда тех оставляла надежда, и подбадривала, когда они одерживали победы.
Наконец слепая добралась до места, где сидел оракул. Ей не пришлось переспрашивать, где он, потому что его угол отделял бархатный занавес. Отведя покрывало, последнее свидетельство былого богатства и мощи, Мария услышала, как зазвенели маленькие колокольчики, возвещая о ее приходе.
– Назад! Прочь! – раздался резкий женский голос. – Уходи отсюда!
– Не могу, – сухо возразила Мария, входя в импровизированные покои. – Вашему слепому вожаку необходимо зрение твоего мужа.
– Ой, прости, благородный командир, – мелодично отозвалась женщина. Это была Сатина. Она подбежала к Марии и опустилась перед ней на колени. – Я думала, что за занавес пробралась коза.
Сатина, вставая с пола, сделала Марии знак приблизиться к оракулу. Он по-прежнему сидел в деревянном ящике-кресле, как в тот день, когда Мария, Гермос и Моркасл приходили к нему в поисках убийцы. Прорезь, через которую можно было видеть его лицо, показывала лишь то, что черты его за последние дни поразило еще большее безумие. Глаза из черных кругов отрешенно следили за полетом мухи.
– Я не могу сражаться вместе с вами, – извиняющимся тоном сказала Сатина. – Теперь я единственная его жена. Если я умру…
– Мне нужен провидец, а не солдат, – ответила Мария. Она подошла к креслу оракула, опустилась на одно колено и подняла слепое лицо к восточному безумцу. Теперь ее уверенный голос превратился в слабый шепот:
– Мне нужно ваше слово, сэр.
Положив ей руки на плечи, Сатина заставила ее встать.
– Поднимись, мой генерал. Ты не должна опускаться на колени в этой грязи.
Мария повернулась к этой очаровательной женщине. Глаза слепой наполнили слезы. Она глубоко вздохнула, взяла себя в руки, и черты лица окаменели.
– Если он настоящий оракул, а не дешевый артист или безумец, то я поцелую ему ноги, если услышу хотя бы слово. – Она снова понизила голос до шепота и схватилась за кинжал на поясе. – Я не уверена – что мне теперь делать. Раньше часто случалось, что слова приходили сами, стоило мне только открыть рот, но теперь… В голове у меня одна пустота. Она звучит…, она звучит, как смерть.
Сатина положила нежную руку на высохшую кисть оракула.
– Прости нас, великая Мария, но оракул не произнес ни одного пророчества с того дня, когда началась война, с той ночи, когда сожгли дом Кукольника.
Лицо Марии помрачнело.
– Он отчаялся? Ты это имеешь в виду?
– Нет, – ответила Сатина с неожиданным гневом. – Война покрыла его ум туманом, затемнила его видение.
Мария подошла ближе и коснулась костлявого колена старика.
– Попроси его пробиться сквозь туман, открыть, что за ложь там спрятана! Я должна знать, что делать!
Но до того, как Сатина успела попросить Марию убрать руку с колена оракула, старик начал конвульсивно содрогаться. Спина его изогнулась, голова стала биться в ящике, а лицо исказила гримаса боли. И он исторг из себя несколько фраз, странных, безумных, лишенных смысла.
С холодной окончательностью Сатина ответила:
– Он не может пробиться сквозь туман.
– Почему? – удивилась Мария.
– Потому что туман – это смерть, – веско ответила Сатина. – Он спустился на землю, когда началась война, и до сих пор не поднялся.
– Смерть? – спросила Мария, и кровь отхлынула от ее усталого лица. – Чья смерть? Его?
Оракул снова содрогнулся, и слюна, слетевшая с его губ, попала Марии в лицо. Та отшатнулась и отерла щеку. Ноги провидца бились в ящиках, а кресло заходило ходуном. Сатина внимательно прислушивалась к его бессвязному бормотанию, а когда спазмы стихли, произнесла:
– Оракул говорит о своей смерти, о моей, твоей и сотен уродов, которые собрались здесь. Когда началась война, черное покрывало опустилось на весь Карнавал. Это покрывало над нами – над всей ареной.
Мария покачала головой в отчаянии. Крики и стоны прошедших дня и ночи до сих пор эхом звучали у нее в голове. Она подумала о Моркасле – он умер. Она вспомнила Гермоса – своего милого, любимого великана. Он так верил в своих богов из сказок, а Кукольник обратил их в зло и пытки. Гермос верил Марии, как своим богам, а она оказалась таким же предателем, как его Кин-са. Да, прежде чем ночь кончится, великан тоже умрет.