Аркадий стоял над кроватью. Его рука опустилась на Лидину талию.
Не надо Аркадий, не надо — почему-то проговорила она.
Все задвигалось, начало смешиваться, Лида вздрогнула и все погрузившись в мрак. Было больно. Лида хотела закричать, но темнота душила ее. Потом свет, яркий чистый. И сквозь свет Левино лицо грустное и серьезное. И наполненные болью глаза …., — Лидия Ивановна перевернулась еще раз — посреди пустыни, на песке в желобе лежало ядро, Лева с унылым лицом и ружьем на плече отдалялся от него, пропадая в песках.
Был Аркадий, и был Лева. Летом 1941года Аркадий на самом деле заходил к Лиде в комнату и говорил, что начинается война. Он на самом деле склонялся над кроватью. Она сопротивлялась, но не выдержала, и уступила. В этот момент, подаренный судьбой всем трем героям этой истории, в полуоткрытую дверь комнату вошел Лев. Он промолчал…, но навсегда хлопнул за собой дверью. Это был, наверное, самый тяжелый период в жизни Лидии Ивановны. Она тогда винила себя, тысячу раз думала о том, чтобы вернуть все обратно. Плакала, собиралась к нему, но не решалась…. Представляла себе, как все объяснит, попросить прощения. День проходил за днем. На пятый день от происшедшего, должен был состояться карнавал, по случаю их выпускного. Он должен был быть там. «Люди должны прощать. Людям больше ничего не остается как уметь прощать» — думала она.
22 июня началась война и солдаты бесчисленными рядами уходили на фронт. Выпускной отменили. Лев ушел, растаял, растворился в рядах, бесчисленных шеренгах и исчез. Навсегда исчез из Лидиной жизни. Как чаще всего бывает в наших жизнях, она опоздала. С того момента вся жизнь погасла. Много времени прошло, но она больше никого так и не смогла полюбить, как любила Льва. Она сама задавалась вопросом: почему? Продолжала жить. Встречала мужчин, влюблялась, находила в них что-то свое и что-то интересное и чем дальше, тем проще и понятней все становилось. Но не что не смогло заменить нежной бессознательности, пламенности первых поцелуев и первых ощущений любви… Она не любила Советский Союз. Она любила себя в своей советской молодости. И еще она очень любила Леву. Как полнозвучная мелодия пианино порой покрывает сложные гармонии оркестра, так и эта мысль неумолимо звучала в ее сердце. Эта мысль придавала неописуемо тихую красоту затихшему высохшему дереву, старой лавочке во дворе больницы, вызывая на ее бледных губах улыбку. Сегодня этот сон ей снился ни как кошмар и не как сладкое воспоминание, а просто как важная частица ее жизни. Которая имела место быть.
…
Девушка не спала на соседней койке. Саша обещал зайти в больницу проведать ее. И не зашел. Вероятней всего сейчас в поздний час, с безразличием, пугающим и цепляющем девушку, он развлекался. Она, мучаясь от бессонницы и прокручивая в голове то что она в сердцах наговорила ему по телефону, перевернулась несколько раз с боку на бок.
«Аххх — Аххх — Ахх» — раздалось с соседней кровати Лидии Ивановны. Девочка встала и с тревогой в лице подошла к ее постели.
«Не лезь ко мне, нет, Аркаша, не хочу…» — невнятно пробормотала Лидия Ивановна во сне. Девушка ухмыльнулась, застыдившись и вместе с тем удивившись, что бабушке в ее преклонном возрасте снятся эротические сны. Она в свои молодые годы еще не знала…а может быть и не могла знать… что карнавала в жизни не только может не быть. Карнавала нет.
Михаил Шнейдер
Конец июня 2006 г.
Донецк