Надо было ждать, терпеть неудачи, страдать.
Чего только не предпринимала Маргарита Садула! Но к тому времени, когда лионский дилижанс привез ее, плохо одетую, немного простуженную, очень растерянную, но неотразимо прекрасную, на почтовый двор, что на улице Сент-Оноре в Париже, можно было с уверенностью утверждать, что все усилия были потрачены впустую. Ей было девятнадцать лет, ее красота пугала. Там, на просторах Бенгальского залива, куда приходят корабли с русскими князьями, лихие пираты слишком хитро маскировали оружейные люки и внушительные ряды пушек. Зарабатывая на жизнь, они путали Маргарите все планы.
Париж – либо гостеприимная гавань, либо скалистый риф, кому как повезет. Первые попытки Маргариты завоевать столицу более напоминали кораблекрушение. Она не умела быть счастливой, не умела радоваться жизни, беззаботно развлекаться. Она была равнодушна как к добру, так и к злу. На шумном пиру она сидела словно грозный бронзовый истукан, напоминающий о неумолимости рока.
Однако перед Парижем еще никому не удалось устоять, он так жизнерадостен, так зажигателен! В его наэлектризованных объятиях даже истуканы оживают. Целый год Маргарита была королевой Латинского квартала. Она веселилась, хотя и не любила, но даже она однажды едва не поддалась чарам любви.
Положение виконта Кретьена Жулу Плесгана дю Бреу в доме Маргариты Садула не было тайной для завсегдатаев «Таверны», где в пьяном разгуле голос чести и благородства никогда не умолкал совершенно. Не следует забывать, что такие «таверны» – нечто вроде горнила, сильно разогретого, откуда время от времени выходит то выдающийся муниципальный чиновник, то знаменитый врач. Конечно, вовсе необязательно именитому адвокату или прославленному доктору проходить испытания этим чистилищем, но многие прошли через него и многие еще пройдут.
Жизнь, видимо, любит ставить химические опыты. Если верна поговорка, что «молодость должна перебеситься», то в раскаленной атмосфере «Таверны» буйство доходило до высоких температур, изрядно укорачивая молодость. Слабые теряли там часть своей жизненной энергии, сильные выходили нетронутыми, окрепшими, готовыми всерьез приняться за дело.
В «Таверне» смеялись надо всем, что, возможно, не красило ее завсегдатаев. Над положением Жулу смеялись все, даже те, кто в глубине души им возмущался. Насмешка убивает доброе, но спасает дурное. В данном случае насмешка скрывала стыд; Жулу не только был кухаркой у Маргариты, но и хвастался этим. Легкомысленным такая зависимость казалась нелепой и смехотворной, люди серьезные чувствовали снисходительную жалость к «дураку» Жулу.
Однако не все приятели Маргариты знали о ее домашней тайне. Когда прозвенел звонок в дверь и молодой звучный голос позвал Маргариту, Жулу побледнел.
– Это красавчик Ролан, – сказала хозяйка дома.
– Ты обещала, что не примешь его, – пробормотал Жулу.
– Обещала? – повторила Маргарита. – Кому? Я живу одна, ты не в счет… Иногда мне кажется, что этот мальчик переодетый принц. Я не голодна, иди, обедай один.
Жулу сжал кулаки. На лестничной площадке нетерпеливо закричали: «Маргарита, откройте! А то я подожгу дом!»
Слова не звучали, как шутка, однако Маргарита улыбнулась. Она оттолкнула Жулу, который, ворча, удалился по узкому коридору.
– Кто дал вам право вести себя здесь подобным образом? – сказала Маргарита, открывая входную дверь.
Величавость позы отдавала театральностью, но голос звучал действительно по-королевски. Ролан потупился, как робкое дитя.
Он больше не угрожал. Щеки его покрыл румянец, словно у застенчивой девочки, оказавшейся в большом обществе.
– Если б вы знали, что со мной случилось сегодня, Маргарита! – пролепетал он. – И как я несчастен!
– Чем я могу вам помочь? – спросила Маргарита, немедленно оставив королевский тон.
Из кухни было отлично слышно все, что происходило на лестничной площадке. Жулу разделывал цыпленка, которого он снял с огня перед тем, как войти в гостиную к Маргарите. Для виконта он был довольно ловок. Цыпленок отлично прожарился и наполнял тесную кухню восхитительными запахами. Ноздри и глаза Жулу свидетельствовали о крайнем удовольствии, в то время как нахмуренные брови наводили на мысль о ревнивой обиде.
«Ба! – сказал он себе. – Зачем сердиться? Я отсюда никуда не пойду, пусть хоть сам король позовет! Эта жизнь мне нравится. Она такая забавная, такая необыкновенная! Разве я виноват, что мои вкусы слишком хороши для моих доходов? А с этим будет то же, что и с другими. Она никого не любит, только меня!»
Выложив цыпленка на изрядно потрескавшееся блюдо, он с удовлетворением потер руки.
Тем временем Ролан вошел, и входную дверь заперли на засов. Из гостиной до Жулу долетало лишь невнятное бормотанье.
– Дурак! – проворчал он. – Не такой уж я дурак. Я как-никак студент, живу в Латинском квартале, а здесь не любят тех, кто мешает веселью. Она не голодна, а я вот сейчас отведаю кусочек-другой, за ваше здоровье!
Маргарита села на диван, Ролан опустился на колени рядом.
– Не слишком благоразумно иметь такие глаза, – сказала она. – Я не шучу. Вы слишком красивы для мужчины. Это скверно.
– Это не ответ, – дрожащим голосом проговорил Ролан.
– Ответ на что? Опять старые песни? Вы отлично знаете, что я не люблю вас. Между нами давно все ясно. Мое сердце не таково, как у других женщин. Я думаю, что у меня вообще нет сердца.
Ролан с обожанием смотрел на нее. Маргарита сняла с его головы шляпу Буридана и нежно провела рукой по густым кудрям.
– О! – воскликнуло это большое дитя, разражаясь банальностями, к которым возвращается свежесть, когда их произносят невинные уста (к тому же подобные речи весьма шли к маскарадному костюму Ролана). – Не богохульствуй, Маргарита! Бог накажет тебя! Ты полюбишь безответно!
– Разве мы перешли на «ты»? – спросила Маргарита, убирая руку.
Ролан опять покраснел.
– Впрочем, идет карнавал. Я вас прощаю, – добавила Маргарита.
Последние слова были произнесены с тем легким бесстрастным изяществом, которое сделало бы честь хозяйке самого модного салона.
Жулу сидел за столом в кухне и, предвкушая наслаждение, не спеша разрезал цыпленка, выкладывая на щербатом блюде ровную пирамиду.
Маргарита играла ниткой жемчужных бус, струившихся по ее ослепительной груди. В некоторые мгновения Ролан испытывал мучительную тоску, глядя на нее.
– Вам все идет, – сказала Маргарита, помолчав. – Я знаю, что вы бедны, но если бы вы были не так горды, портные одевали бы вас задарма.
Слеза покатилась по щеке Ролана.
– Но я горд, – тихо произнес он, опуская голову.
– А разве вы не бедны?
– О да… Я очень беден.
Полуприкрыв веки, Маргарита смотрела на Ролана влажным обволакивающим взглядом.
– Если бы я могла любить, – сказала она словно про себя, – я полюбила бы человека бедного и гордого.
Она встала и горделиво выпрямила плечи, демонстрируя свою великолепную фигуру в самом выгодном свете.
– Но я знаю, что не могу любить, – добавила она.
Представьте, что две бутылки вина, которыми Жулу намеревался заменить пиво в цыплячьем жарком, стояли на столе в кухне. Он купил их заранее, записав на счет прекрасной грешницы, в одной сказочной лавочке, где привечают бедных клиентов. Такие лавочки водятся лишь в Латинском квартале да в стране Бреды. Помните славного бакалейщика, торговавшего трюфелями по сорок су за фунт?!
О молодость! Чудесное незабываемое время, когда все поэты, все счастливы и думают лишь о шампанском, трюфелях и любви!
Виконт Жулу обладал посредственным воображением, но его желудок был так же великолепен, как взгляд Маргариты. Он не задумываясь предпочитал мадеру «Ля Вийет» всем остальным винам. Мы надеемся, что столь красочный и жизнелюбивый персонаж не может со временем не привлечь на свою сторону читателя.
В тот момент, когда Жулу, с почтительным трепетом откупорив первую бутылку, поставил ее на стол рядом с тарелкой, на которой возвышалась аппетитная пирамида из цыпленка, до него донеслись громовые раскаты «хора пьяниц», ныне настолько вошедшего в моду, что его вставляют в каждую оперу: