— Нельзя говорить со своим хедийе, — объясняла Дора. — Оно помогает тебе быть ближе к аркависсу — но оно же и утягивает тебя в него. Потому мы и отправили Кита в Кастинию — там его научат обращаться со свой силой, защититься от своего хедийе.
— А почему меня нельзя отправить туда? — спросила Марика, неожиданно для самой себя. До сих пор эта мысль не приходила ей в голову, но ведь и правда — почему нет? Почему бы ей, Марике, не стать магом? Кит говорил с Лисом, Кит станет магом — почему бы и ей не стать?
На мгновение головокружительная картина промелькнула перед глазами — Марика в Кастинии, учителя восхищаются ее талантом, ученики завидуют ей, и Кит, Кит тоже завидует ей…
— Марика, — мягко скала Дора, и картина исчезла, оставляя после себя лишь бедную хижину ведьмы. — Но ведь туда берут только мальчиков.
— Почему? — удивилась Марика.
Дора ответила не сразу. И Марика поняла: не потому, что не хотела отвечать. Потому что не знала.
— Такие там правила, — наконец сказала Дора. Ничего лучше придумать она не смогла.
О том, что мужчины и женщины разные, Марика узнала далеко не сразу. Мир ее детства был миром женщин — а все остальные допускались в него лишь отчасти, и женщины вне его отличались от мамы и бабушек так же сильно, как и мужчины. Конечно, Марика знала о различиях петуха и курицы — но ведь это животные. У них все по-другому.
Понимание различия пришло с Китом, когда неприученная к скрытности и стыду Марика застала его без одежды. Ее изумлению — и его смущению — не было предела, и после этого Доре пришлось немало объяснить своей дочери. Тогда Марика и узнала об основных различиях мужчин и женщин, тогда же узнала, что никогда не сможет стать мужчиной, а Кит — женщиной. Открытие это было неприятным, тяжелым, тем более потому, что мама строго-настрого запретила подглядывать за Китом или смущать его. Это было вторым запретом после Круга, внятного объяснения которому Марика так и не нашла. То, что тело Кита несколько отличалось, нисколько не смущало ее. У нее самой имелось несколько весьма любопытных родинок, появившихся внезапно и необъяснимо — и что же, Марике теперь с ними носиться и прятать ото всех? Тело — это просто тело. Его надо одевать, чтобы не мерзло и не поранилось. Но не более того.
Однако Кит, дитя городской морали, думал иначе, и запрет матери закреплял за ним право так считать. С тех пор Марика стала больше обращать внимание на половые различия, и все же относилась к этому, как к цвету волос. У Кита они были золотыми, у нее — черными, ну и что? Это ничего не значило, ни на что не влияло. Просто они были разными.
Но в Кастинию брали только мальчиков. Они могли стать магами — только потому, что их тело было другим.
И этого Марика ни понять, ни принять уже не могла.
Лес принадлежал ей — как и много осеней назад, как и всегда. Но раньше он был радостью, открытием, волшебством. Сейчас же стал смертью, страхом и опасностью. Марика видела, как звери убивают друг друга, как губят растения и сами гибнут потом от голода. Видела ядовитые ягоды и смертельно опасные травы. И когда солнце озаряло Лес теплом и светом, Марика знала, что это обман. В Лесу правила ночь, время хищников и убийц.
Время Волка и Лиса.
Но Лис давно ушел — он исчез вместе с Китом, и Марика, убедившая себя, что Кита никогда не было, не могла забыть вкрадчивые, мягкие слова: «Я все равно заберу его». А теперь не стало и Волка, он снова бродил где-то там, далеко в Лесу, и Марика осталась одна.
Лес принадлежал ей. Но в нем не осталось ничего, что могло бы удивить ее или обрадовать. В нем не осталось ничего нового и неизведанного, ничего интересного.
Кроме Круга.
Марика никогда сознательно не нарушала запретов. Это было уделом Кита — перечить назло и потом с любопытством наблюдать, как взрослые злятся, ругаются и даже сами придумывают ему оправдание. Кит умел врать, выворачивать истину в свою пользу, умел уговаривать и увещевать. Марика была бесконечно далека от всего этого. Она никогда не обманывала — просто шла к своей цели, не заботясь о том, что думают об этом другие. Путь Кита был кружным, сложным, неуловимым. Путь Марики был прямым, как стрела. Кит обходил запреты. Марика не замечала их.
Она не заметила, как вышла к Кругу.
Стояла поздняя осень. Лес, состоящий в основном из елей, не менял своего облика, и только там, где гуще росли дубы, березы и буки, он обнажился, почернел скелетом голых ветвей. Марика брела по тропинке — скорее всего, звериной — не особо задумываясь о том, куда идет. Этого она перестала бояться давно — прошли времена, когда Марика могла бы заблудиться в Лесу. И хотя теперь Волк не выходил из Леса, чтобы проводить до дома, она безошибочно знала, куда нужно идти — так же, как знала теперь, какая будет завтра погода, что положить в зелье, чтобы оно работало лучше, какие слова прошептать, чтобы заговорить рану. Да, Кейза и мама рассказывали ей все это — но теперь Марика знала сама. И хотя амулет, что повесила ей на шею Дора, мешал, спутывал мысли — она все равно знала.