Замер в волоске от неё.
Я слышал тяжёлое дыхание Мигеру. Больше ничего не нарушало тишину. Затем сенсей опустил меч и обернулся ко мне.
— Вы всё рассмотрели, Рэйден-сан?
— Да, Кэзуо-сан.
— В подробностях?
— Да, спасибо.
— Полагаю, так всё и произошло. Вашего каонай убили мечом. Если голова не была отрублена полностью, убийца скорее всего поскользнулся.
Вашего каонай. Потрясённый случившимся, я не сразу понял, что он говорит о жертве, найденной возле сточных каналов.
— Мечом, — повторил Ясухиро. — Острым стальным мечом. Таким, как этот.
Он уставился на фамильный меч. На лице сенсея читалась брезгливость. Должно быть, после соприкосновения с мерзким каонай и его маской клинок требовал очищения на семейном алтаре, а также шлифовки и полировки.
Заточки меч не требовал. Мои глаза успели увидеть то, что разум осознал позже. Сенсей не пытался рассечь тело Мигеру лезвием меча, а просто бил тупой стороной клинка. Руку он моему слуге вряд ли сломал, но ушиб сильно, тут спору нет, и на животе тоже вздуется полоса: сперва багровая, позже синяя.
Жизни Мигеру ничего не угрожало.
— Благодарю вас за прекрасную демонстрацию, Кэзуо-сан. Она была очень убедительна. Теперь у меня не осталось никаких сомнений.
2. «Князь благоволил к его безумию…»
— Стихи, — сказал отец.
— Стихи? — удивился я. — Какие стихи?
— Ивамото Камбун, младший брат твоего прадеда. Как поэт, он был бездарен. Вы согласны со мной, Иссэн-сан?
Настоятель кивнул.
Я отпил чаю. У меня болела голова. Талантлив был мой прадед в искусстве стихосложения или бездарен, это интересовало меня в последнюю очередь.
Они встретили меня дома: отец и преподобный Иссэн. Матушка сказала, чтобы я шёл не к себе, а в комнату родителей. Там они и сидели, распивая чай и заедая его сладостями. Сказать по правде, я бы предпочёл более плотный ужин. День выдался не лучший, я до сих пор размышлял над тем, что увидел и услышал в усадьбе Ясухиро. Вкупе с утренней беготнёй и приключениями Мигеру, который сперва погиб, а после воскрес, это мучило меня хуже поноса.
Набить живот и лечь спать — всё, чего мне хотелось.
— Бездарность, — повторил отец. — Злоупотреблял сравнениями. Белые слёзы неба? Отвратительно.
Я навострил уши. Сонливость как рукой сняло.
— Я вспомнил, — отец налил себе ещё чаю. — Стихотворение рядом с убитым каонай. Тем, которого обнаружил я. «Пали на землю белые слёзы неба; скрип под ногами». Это его стихи. Иссэн-сан, полагаю, вы тоже помните?
Настоятель кивнул.
— Режущее слово, — отец взмахнул рукой, словно хотел разрубить кого-то пополам. — Он утверждал, что искусство меча и искусство стихосложения едины. Кирэдзи[14], говорил он, это удар, нанесённый в точно выбранный момент. Режущее слово делит трёхстишие на две части. Решающий удар делит поединок на схватку и победу.
— Вы правы, — согласился настоятель. — Я мало что смыслю в поединках. Но он злоупотреблял сравнениями, это правда. Мы часто спорили с ним на эту тему. Я был младше, я годился ему в сыновья. Удивляюсь терпению досточтимого Камбуна! Терпение было ему не свойственно, скажем прямо. Но при всей его вспыльчивости он ни разу не обругал меня.
— Что, — изумился отец, — даже не ударил?
— Что вы! Я тогда ещё не принял монашество, он вполне мог поднять на меня руку. Но нет, всегда выслушивал до конца, искал аргументы. Я не был единственным…
Улыбка отца вся состояла из горечи.
— Были, Иссэн-сан. Вы были единственным человеком, которого он выслушивал без ругани. Уж поверьте, я знаю, что говорю.
— Искусство меча? Режущее слово?!
Выгонят, подумал я. Вмешаться в беседу старших? Не испросив разрешения? Точно, выгонят.
— Твой двоюродный прадед был не в своём уме, — сегодня отец пребывал в хорошем настроении. А может, хотел, чтобы я присутствовал при разговоре, вот и пренебрёг наказанием за вызывающее поведение. — Он считал, что мы зря отказались от оружия предков. Я имею в виду заточенную сталь.
— Но фуккацу? Дар будды Амиды?
— Он полагал, что мы впали в заблуждение. Что будда требует от нас иного понимания, нежели то, к какому мы пришли. Что дар — испытание, которого мы не выдержали. Можно сражаться сталью, плетями, палками, кулаками. Это не имеет значения. Нельзя сражаться, если боишься убить врага. Фуккацу, не фуккацу — схватке надо отдавать всего себя, без раздумий и колебаний. Страх перед убийством? Страх за свою собственную жизнь? Два страха как один?! Общепринятую манеру ведения боя он называл предательством. Плевок в кодекс самурая, говорил он. Яма на пути воина[15].
14
Кирэдзи («режущее слово», указывающее на паузу) разбивает трёхстишие на две части (после первого либо второго стиха), формируя смысловую завершённость. Аналог в русском языке — знаки препинания или разрыв строки.