Микола вернулся в сопровождении мужчины громадного роста, босого, в брюках из дерюги. Оба запыхались от бега.
— Чтоб тебя, сопляк паршивый! — кричал мне издали спутник Миколы и грозил левым кулаком. В правой руке он держал длинный тонкий багор с блестящим стальным наконечником. Он зацепил им одно из плывущих около берега бревен и, перепрыгивая с одного на другое, стал быстро приближаться ко мне. Во время своего путешествия он плотно сжимал губы, но как только взобрался на ту липу, где, ежась от испуга и жары, ждал его я, он тотчас же начал кричать:
— Чтобы черт тебя забрал, прежде чем ты родился! Зубы тебе выбить надобно, паршивец!.. Чего дрожишь? Садись-ка живо на мою спину и держись крепко за шею. Если упадешь, останешься, брошу. А если зажмешь мне горло — сломаю тебе шею…
На спине долговязого русина я благополучно достиг берега.
Спаситель мой не слишком нежно бросил меня на песок.
Несколько минут я лежал с закрытыми глазами. Микола гладил мои волосы.
— Сильный человек мой отец, а? — гордо спросил он.
Таким образом я узнал, что ругающийся русин был отец Миколы, поповский кучер Петрушевич.
Когда я пришел в себя настолько, что мог одеться, выяснилось, что еж удрал.
— Нечего сказать, Микола, — сказал Карой. — Даже ежика Гезы уберечь не мог.
Микола молчал.
Дёрдь смеялся. Он умел так смеяться, что те, кто слышал его смех, сразу теряли веселость.
Чтобы прекратить разговор о еже, я предложил играть во что-нибудь.
— Давайте играть в разбойников и жандармов, это самая лучшая из всех игр, — сказал Дёрдь.
— Хорошо. Микола и я будем разбойниками, а вы двое жандармами, — предложил я.
— Два разбойника и два жандарма? Так не годится, — сказал Карой. — У нас в Сойве против каждого разбойника идут четыре или по меньшей мере три жандарма.
— Это верно, — согласился Микола. — Особенно теперь, перед выборами старосты, жандармов очень много.
Слово «выборы» возбудило мой интерес. Недаром же я был сыном главного вербовщика независимцев.
— Разве в Сойве будут выборы? Прекрасно! А каковы шансы? Кого выберут: независимца или кандидата правительства?
Микола смотрел на меня с удивлением. Несмотря на то что он говорил по-венгерски почти так же хорошо, как мы, моего вопроса он не понял.
— Ты хочешь знать, выберем ли мы в старосты русина или венгра? — ответил он вопросом на вопрос.
— Этого Геза не спрашивает, — ответил за меня Карой. — Он хорошо знает, что старостой может быть только венгр. Этого лишь дураки не знают.
Микола молчал.
Решили, что один Микола будет разбойником, мы трое будем жандармами.
Игра продолжалась недолго. Разбойника мы поймали. По берегсасским правилам этой игры поимкой преступника игра кончается. Но в Сойве правила были другие. Мои двоюродные братья набросились на пойманного разбойника с кулаками. Либо Миколе так же, как и мне, не было известно о таком продолжении игры, либо он его не признавал, но когда Карой ударил его кулаком по голове, он ответил такой оплеухой, что Карой зашатался. Тогда Дёрдь бросился на Миколу сзади. Началась настоящая драка. Двое против одного. Я собирался уже помочь бедному разбойнику, не считаясь со своим жандармским чином, как Карой закричал:
— Бей грязного русина!
— Вперед, венгры, ура!
Сейчас уже три боевых венгра били русина.
Микола пошел домой с разорванными штанами и с окровавленным носом.
Было время обеда, мы тоже пошли домой. Дома уже знали про мою верховую езду на Латорце. Я ждал большой бури, но ошибся. Дядя Филипп только и сказал мне:
— Очень хорошо, Геза, что ты умеешь плавать. Но заплывать следует только в такие места, откуда можно выбраться.
Буря, которую я ждал, разразилась совсем с другой стороны.
Когда няня Маруся увидела порванные штаны и окровавленный нос своего сына, она его основательно допросила, где он был и что делал. Микола рассказал все.
— Ах, вот как! — крикнула она в ярости. — Так ты думаешь, я повела тебя к моему Гезушке, чтобы ты с ним дрался? Подожди, сукин сын, подожди!
Схватив Миколу за ухо, Маруся привела его в дом Севелла, чтобы он попросил у меня прощения.
Мы сидели еще за обедом, когда появилась сердито кричащая Маруся со злобно молчавшим Миколой. Дядя Филипп с трудом понял путаный рассказ Маруси, но в конце концов все же разобрал и сказал более громким, чем обычно, голосом:
— Оставьте Миколу в покое, Маруся! Я попрошу за него прощения.
Он погладил белокурую голову Миколы, потом положил на тарелку кусок торта и протянул его мальчику.